Резким движением он выдвигает ящик стола и не глядя скидывает туда какие-то бумаги. Склоняет голову, запускает в волосы пальцы, ненадолго замирает. Кажется, в его рассудке хаос, примерно как и в моем. Может, эти хаосы ― абсурдную с теологической точки зрения ересь и нестыкующиеся следственные детали ― пора соединить?..
– Все началось с того, ― снова Винс обращается ко мне, ― что молодой Андерсен примчался сюда рано утром и барабанил в дверь. Ночь дежурил Дотс, а его не добудишься из пушки. Зато пока Андерсен взывал к правосудию, проснулись… ― взгляд устремляется к окнам, ― многие другие, например, те, кого ты только что видел. Когда я явился, их было еще больше.
Самоубийство. Иначе и не скажешь.
– Потом он упал без чувств на крыльце. Знаешь… у него истощенный вид, к тому же вид полного безумца. Дэйв как раз проснулся и вышел на шум. Мы занесли Андерсена, и я постарался успокоить горожан, но, как ты догадываешься, не особо вышло. Так или иначе, я не стал более тратить время и вернулся к юноше. Я поговорил с ним. А потом я его запер, как он и просил, но сделал я это по своим причинам. Чтобы…
– Чтобы
Винсент кивает, но на поджатых губах нет и тени улыбки. Пальцы все еще сцеплены, и в сумраке комнаты блестят только белки глаз и начищенный шерифский значок. Редфолл явно готовится к еще менее приятным речам, я его не тороплю.
– Этот… младенец, ― Винс повторяет слово со странной интонацией, ― рассказал мне, что болен с детства. У него странная форма лунатизма, проявляющаяся не только во сне, но и наяву. Проще говоря, ему случается обнаруживать себя в местах, куда он вроде бы не ходил. Занимают эти провалы в памяти от пары минут до нескольких часов; в последний раз, например, он успел добраться от поместья родителей до… могилы мисс Бернфилд. Нет, тогда, ― Винс опережает мой вопрос, ― тело было на месте. Андерсен ходил туда на второй или третий день после похорон, сказал, что проснулся, лежа на могиле, плача. К слову, кто-то из горожан даже видел его, недавно я случайно об этом слышал, но не придал значения.
– Хм. И к чему это все? Он нашел дома лопату? Орудие? Труп?
– Он ничего не нашел. ― Винсент складывает пальцы шпилем и устало пристраивает на них подбородок. ― Но он сам считает, что… мог. Мог проснуться среди ночи и покинуть лесопилку. Проскакать до Оровилла. Встретить по пути мисс Джейн и ранить ее, а потом вернуться и ничего не помнить.
– Он решил так избежать женитьбы?
– Он признался, что был задет ее холодной реакцией на предложение, ее бегством. Что места себе не находил, думал всякое, ревновал ее к другим мужчинам…
– К тебе, например? Ха.
Или к тому, другому? Что если она рассказала, когда Андерсен пытался объясниться? Впрочем, чушь.
Винсент пропускает шутку мимо ушей, а я опять отбрасываю глупую мысль. Мы пристально смотрим друг на друга, и я членораздельно произношу:
– Он бы не ускользнул незаметно и не обернулся туда-обратно за ночь. Он не носил оружия. И в конце концов, умирая, Бернфилд бы выдала его, учитывая ее явное нежелание идти замуж. Он ее не убивал, просто напридумывал ерунды и поверил сам.
– Конечно, не убивал, ― ровно откликается Винс. ― Он не в ладах с собственной душой, а теперь его преследуют дурные сны. Они и привели его ко мне. Скорее даже
– Сны?..
Винс поднимается и подходит вплотную. Рука ложится на мое плечо, и я помню, отлично помню этот пытливый, лихорадочный блеск глаз человека, который уже на что-то решился.
– Ему нужна помощь, возможно, именно твоя. Я могу лишь на какое-то время спрятать его и обещать общественности скорый справедливый суд. Но клянусь, ― пальцы немного сжимаются, ― невиновного я судить не стану, во что бы ни верили горожане. Даже если невиновный сам просит суда. Не этому ли ты учил и учишь?
Я сам учусь этому с некоторым трудом. И все же я невольно улыбаюсь, прежде чем отцепить болезненно стиснутую руку от собственного плеча.
– Это патетично, Винс, и на молитвенном собрании я непременно похвалилю тебя за сознательность. Но сейчас только спрошу: какие, к чертовой матери, сны? Что он такое видит, что решил, будто убил собственную невесту? И чем могу помочь я?
Винсент молча отступает и указывает на дальнюю дверь.
– Я хочу, чтобы ты услышал это сам. И увидел. Идем.
За зашторенным окном, когда я оборачиваюсь, мелькает тень.
Камера просторная, там сносная койка, но юноша сидит на полу, привалившись к стене. Кажется, он дремлет: веки опущены, плечи расслаблены, и вряд ли Сэмюеля Андерсена беспокоит доносящийся откуда-то пьяный храп.