Рыцарь умер дважды

Корабль таинственно высится перед нами. Его развернули, так что сцена довольно близко. Она светится огнями, по углам столбы, меж которыми натянуты канаты. Я разглядываю пространство, задрав голову и даже отвлекшись ненадолго от мыслей: все-таки ни разу не видела цирков. Бродячие не заезжали в Оровилл, а о плавучих я не подозревала. Хочется спросить нашего спутника, существуют ли вообще другие такие. Но метис уже исчез. Остается только ждать. Свет ― яркий, теплый ― играет на сюртуках отца и доктора. Адамс, кажется, в приподнятом настроении, во всяком случае, морщина меж его бровей, столь заметная в последние дни, сгладилась.

– Вы не удивились, что вас пригласили индивидуально? ― спрашивает его отец.

– Ничуть. Я знаю, от кого это приглашение.

– И от кого? ― Отец вскидывается. Сам он ломал голову над вопросом с первого дня.

К моему удивлению, доктор усмехается довольно загадочно.

– Всему свое время.

Бухта заполняется: среди почетных зрителей мэр, казначей, Редфолл и преподобный, среди прочих ― не только вся «новая аристократия», но и масса людей попроще. Многие, видимо, предупрежденные об особенностях рассадки, принесли пледы и еще что-то, на чем можно устроиться. Кто-то обосновался на траве позади «лучших мест», кто-то предпочел склон холма, откуда наблюдает сцену через трубы и бинокли. Берег постепенно превращается в людское море, которое нет смысла пересчитывать по головам, но приблизительно я могу сказать: сюда набилась четверть Оровилла, не меньше. Здесь ли Сэм? Мысль колет. Не хочется даже напоминаний об Андерсенах, не то что встреч. И я сажусь как можно прямее, перестаю оглядываться. Точно от этого стану невидимкой для человека, любившего лишь мою сестру.

Мне нужно прятаться не от него. Но я этого еще не знаю.

***

Оркестр на верхней палубе играет марш, льющийся потоком игристого вина. У отца загорелись глаза; он сейчас, как ребенок, не отрывает взора от пока пустой сцены. Он счастлив впервые за последние дни, от этого тошно и радостно одновременно. Я разрываюсь меж этими чувствами, незаметно сжимаю кулаки. Музыка крепнет. Плещет. Вспенивается искорками. И все ярче струящийся золотисто-красный свет.

Первыми появляются разрисованные комедианты. Двое чернокожие, двое белые, в ногах у них путаются два пуделя, причем черный одет в синюю форму армии Севера, белый ― в серую Южную. Клоуны шутливо наскакивают друг на друга и спорят на разные голоса. Они падают убитыми ― и пружинисто вскакивают. Палят друг в друга из винтовок цветами и водой. Зрители хохочут, улыбалась даже я. Мне больше всего нравятся собачки: они и ходят на задних лапах, и пляшут, и падают ― одновременно с «убитыми» хозяевами. В конце концов под барабанный бой клоуны выкатывают на сцену карнавально-пеструю пушку. Туда они, еще поспорив и подравшись, заталкивают самого низенького из своих. Наклоняют дуло ― и пудели тоже прыгают в нутро. Барабаны стучат громче; пушку поднимают, устремляя к небу. Один из оставшихся клоунов оседлал ее, как лошадь, и воинственно машет руками.

Музыка, достигнув пика, резко смолкает. Несколько секунд слышно лишь аханье публики, потом пушка под громкие возгласы выпаливает в небо, и там вспыхивает салют. Пылающие цветки тают, искры ― прохладные, а не обжигающие, ― сыплются на нас. Парочку я ловлю в ладонь, и они, подмигнув, тут же исчезают. Вокруг люди завороженно тянутся вверх, тоже хватают крохотные звездочки. Лишь некоторые зрители, наиболее разумные, пугливо вертясь, шепчут: «Где парень? Где собаки?». Ответа нет: стоило последним огонькам покинуть небо, сцена тоже погасла. Корабль стал черным остовом, тенью из колеблющихся теней. Он кажется теперь еще больше. И с него не слышно никаких звуков.

– Невероятно, ― шепчет отец. ― Это что такое? Они что…

Слова обрывает новый залп, напоминающий выстрел. Оживают скрипки, сцена вспыхивает, но клоунов и пушки там уже нет. В центре замер человек ― плечистый старик с красными кончиками усов и в красной же форме с эполетами. Старик величественно скрестил на груди руки и поглядывает на нас с нескрываемым удовольствием. В нем есть что-то… монаршее.

– Амба! ― раздается его зычный крик.

Хлопок огромных ладоней ― и, как по волшебству, с неба спускается, держа зонтик, давешний клоун. Пуделей в серой и синей одежонке он чинно прижимает к себе свободной рукой. Приземлившись, клоун кланяется, делает комичный книксен бородачу и удирает со сцены. Оставшись в гордом одиночестве, мужчина снова смотрит на нас сверху вниз.

– Добро пожаловать на «Веселую весталку», дамы и господа. ― Голос несется над нами, будто усиленный. ― Добро пожаловать на Мистерию Мистерий. Вам понравилось начало?

Ответ ― аплодисменты и крики. Многие повставали с мест и тянут шеи к сцене. Дети восторженно визжат, кое-кто свистит и уже вопит «Бис!».

– Он сказал «амба»! ― Отец склоняется ко мне. ― Это «достаточно» на каком-то из славянских языков. У него вполне могут быть русские корни, такой размах только у русских!