Рыцарь умер дважды

…Первое, что открывается взору в кровавом сиянии, ― большая пустая рама. Она парит в воздухе, хотя наверняка ее поддерживают незаметные нити; не для того ли, чтобы скрыть их, приглушили освещение? Прямоугольник подрагивает; на золоченом дереве пляска тусклых бликов. Скрипки начинают играть что-то вкрадчиво-нервное, и на дальнем конце сцены появляется человек, которого я узнаю. Метис, проводивший нас до берега. Он выступает из тени и плавно разводит руки; галуны на одежде сверкают. Вот он достигает рамы… берется за нее, будто силясь сломать… и перешагивает край.

Пустота вспыхивает, идет беспокойными волнами. Облик метиса начинает искажаться; из несуществующей картины выходит уже другой человек, которого с первым роднит лишь длина волос. Изменился даже их цвет: тяжелые крупные локоны пламенно-рыжие. Мужчина высок и строен, веснушчат и бледен. Он одет в белую рубашку и брюки, за спиной стелется синий плащ. Пока зрители тянут шеи, пытаясь понять, куда исчез метис, я не могу отвести от незнакомца взгляда. Его глаза ― желтоватые глаза хищной кошки ― пылают.

И они устремлены прямо на меня.

Зрители, не разгадав трюк с превращением, начинают хлопать. Великий кланяется, а когда выпрямляется и опять разводит руки, из рукавов вылетают пять крупных мотыльков. Мужчина хмурится, что-то бормочет и кидается ловить насекомых. Удается поймать только одно, с ним Великий и замирает в напряженной позе, припав к настилу. Вновь разворачивается к нам, демонстрируя руки, меж которых должна биться бабочка. Разводит пальцы, и…

От ладоней летит вверх язык пламени, разрастается и превращается в птицу. Махнув крыльями пару раз, птица ― феникс ― устремляется к берегу и, став еще больше, камнем падает прямо на нас. Доктор и родители пригибаются, я тоже. Птица задевает меня крылом по волосам, мимолетно обжигает мочку уха. Я вскрикиваю. Но не от боли.

– Здравствуй, Эмма. Вот и я.

Голос Эйриша, вечно живого и вечно мертвого, отдается в голове. Я выпрямляюсь и понимаю, что Великий вновь жадно, пристально, весело глядит на меня. Мне не сбежать.

Он продолжает фокусы: мешает колоду карт и ищет недостающие у зрителей дальних рядов. Отправляясь за этими картами, он заворачивается в плащ, исчезает и возникает в нужных ему местах. Учтивые вопросы вроде «Не у вас ли семерка червей?» зычно разносятся там и тут. Я отлично его слышу и боюсь, что вот-вот он подойдет ко мне, но волшебник избегает «лучших мест». Сзади он вовсю любезничает с дамами, выращивая им цветы прямо из воздуха, и красивыми взмахами рук заставляет детей парить над берегом. Малыши визжат и смеются, их родители либо смеются тоже, либо испуганно причитают и крестятся.

Великий исчезает, мерцнув вспышкой, чтобы вернуться на сцену. Туда к тому времени выносят большой деревянный ящик с прорезями, а рядом появляются две чернокожие женщины. Впрочем, я понимаю, что ошиблась, когда это приближается к краю сцены. Негритянка одна: у нее пара рук и пара ног, зато две головы и широкое, сросшееся из двух тело. Дицефалы. Сиамские близнецы. Великий пожимает женщине… женщинам… руку, целует поочередно каждую в щеку. Галантно приобнимает негритянок за сросшиеся плечи и провожает до ящика, услужливо откидывает крышку. Дамы поглядывают лукаво, колеблются, но он упрашивает. Тогда они ложатся в ящик, и волшебник запирает его. В прорезях видны шоколадного оттенка ноги и руки, видны головы. Сияют белоснежные улыбки. Великий отходит за сцену. Когда он возвращается, в руках топор. С этим оружием он направляется к ящику; водевильная злодейская ухмылка играет на бледном лице.

– О господи…

– Что он хочет?

Это слышно с разных сторон. Трап предусмотрительно убран, иначе, не сомневаюсь, добросердечные горожане уже сколотили бы отряд спасения и взяли корабль штурмом. Но остается только ждать. Волшебник заносит топор ― очень-очень острый и, кажется, с застарелыми разводами крови.

– Остановите его! ― вопят на разные голоса.

Трещит рассекаемое дерево. Люди кричат, а волшебник снова заносит оружие. Удар. Еще удар. Полудюжиной таких Великий раскраивает ящик вдоль и удовлетворенно оглядывает разлом. Лежащие женщины продолжают как ни в чем не бывало улыбаться, дружелюбно и даже кокетливо поглядывая на своего мучителя. Это тем более жутко, учитывая, что он уже, поднатужившись, раздвигает половины ящика.

– Как?! Как, черт возьми?! ― Отец приподнялся, нетерпеливо ерзает. ― Они должны истекать кровью!

Должны, но не истекают. Последние сомнения в том, кто передо мной, рассеялись. Я уверена: для светоча фокус прост.