Рыцарь умер дважды

«Иди». Был ли это Глас или мой собственный рассудок, но я подчинился. Я поднялся и сразу упал: мышцы сковало, за долгое заточение я забыл, как ходить. Я встал повторно и в этот раз удержался на ногах, прислушался к себе и осознал: раны не сочатся кровью. Я сделал целых три шага, а боли нет. И никто не бежит укладывать меня в гроб.

Кое-что было не так, две вещи: мою наготу скрывали лишь полусгнившие бинты, и всего меня окутывал прохладный молочно-зеленый свет. Я посмотрел на свои пальцы, ― они расплывались, казались призрачными. Посмотрел на стопы ― такие же размытые, бесплотные. Я… жив? Мысль заставила снова упасть на колени. Но я ощущал напряженную слабость мышц, и прохладу приминающейся травы, и меня мучила жажда, в Саркофаге забытая, как и все естественное. Я сорвал какой-то скрученный листок, в чашечке которого скопилась роса, и выпил ее. Да. Я был жив, ведь я почувствовал острый, полузабытый сладковатый вкус.

«Иди», ― повторили дробящиеся настойчивые голоса. Я встал в третий раз и уже тверже побрел вперед. В теплом воздухе помимо головокружительных запахов цветения витало что-то еще ― терпкое, колючее, и, как мне сразу показалось, неживое, противоестественное, опасное. Позже я убедился в верности инстинктов: так пахнет порох. Забавно… практически первым открытием в моем новом мире был этот соратник, любовник, раб здешней Смерти. Тогда я еще не увидел действий невидимого раба, увидел лишь последствия.

Миновав рощу ― к удивлению, многие растения там казались знакомыми, ― я попал в пологую болотистую низину. Она стелилась далеко, земля чавкала, в воздухе кишело комарье. Тревожный запах ― помесь дыма, пыли и металла ― усилился, и я прибавил шагу. Хотелось покинуть это место или хотя бы перевести взгляд в безобидное, пусть странное небо. Но я не успел: в траве замаячили недвижные силуэты. Дальше, там, где земля становилась еще более вязкой и липкой, лежали мертвецы. Лежали всюду, до самого края оскверненной топи.

Первыми бросились в глаза крупные животные с тонкими ногами и вытянутыми мордами. У многих были разворочены внутренности, как у меня когда-то; у нескольких недоставало конечностей или голов. Гривы и хвосты одних созданий слабо трепетали от ветерка, у других отяжелели, пропитавшись кровью и болотной жижей. Меня заинтересовали эти незнакомые животные и седла у них на спинах; я разглядывал их долго, как ребенок ― диковинную картинку. Я не сразу заметил, что тут есть и другие мертвецы. Много, намного больше, чем тех, кого, как я позже узнал, зовут лошадьми.

Первого собрата ― существо будто бы из рода какой-то Обезьяны, человека, ― я нашел у трупа серой лошади. У человека не было руки до самого плеча; сплошные торчащие кости да кровавые лоскуты, давно остывшие, успевшие стать пиршеством для семейства неизвестных черных насекомых. Я испытал дурноту, но не отстранился. Я подумал: за что могли так страшно воевать братья, откуда взялись здесь?

Лицо немыслимым образом уцелело: было лишь испачкано копотью, обуглились кончики ресниц. Ресницы, как и брови, были рыжими, волосы тоже, крупные густые локоны ниже плеч. Красивые… я смутно вспомнил собственную невзрачную внешность, внешность всех предков до седьмого или восьмого колена: большие желтые глаза, широкий нос, тонкие губы, тяжелые брови. Боги не дали нам малейшей капли красоты в довесок к уму, лишь особое снежное сияние волос выделяло нас. Отвратительное сияние, как по мне: я предпочитаю яркие цвета. Всегда завидовал родам Попугая, Аспида и Ягуара, украшал себя перьями и цветами, рисовал что-то на лице. Я не представлял, что Обезьяна может выглядеть, как этот незнакомец, что где-то боги щедрее. Щедрее, но добрее ли, если допускают такие битвы и такую погибель?

Мне было жаль незнакомого мертвого брата, столь прекрасного. Мне было мучительно отвратительно, что кто-то, кого я не знал, кто-то, пахнущий горьким дымом, оторвал ему руку, изувечил, испачкал кровью одежду ― сложный синий наряд с золочеными пуговицами. Юноша наверняка был воином или жрецом, может, даже правителем, как я? Волшебником? А теперь его серые глаза глядели бездвижно в небо, и, когда на левый села муха, я в гневе смахнул ее, пробормотав: «Прочь, тварь!». При этом пальцы мои коснулись пряди, падающей на высокий лоб. Какие же волосы. Если бы у меня были подобные…