Лицо отца было непривычным. Оно было перерезано двумя большими красными рубцами, в глазах стояла боль, губы плотно сомкнуты. Когда тамплиер увидел подросшего сына, которому было уже 8 лет, его губы дрогнули, и он вымолвил: «Здравствуй, сынок», кажется, не зная, что к этому добавить.
– Как здоровье? – спросил его Жослен.
– Стало лучше, – ответил тамплиер, – почти всю дорогу от Тортозы меня везли на телеге, а сейчас уже на коня сел.
Эмери только сейчас понял, что отец серьёзно ранен. За столом отец и Жослен обменивались немногочисленными короткими фразами, смысл которых по большей части был Эмери непонятен. Это застолье ни мало не напоминало шумные и весёлые восточные пиршества, которые доводилось видеть Эмери. Отец был, как всегда, немногословен и на сына, казалось, обращал мало внимания, лишь изредка бросая на него короткие доброжелательные взгляды. Потом отца проводили в спальную комнату, Эмери последовал за ним. Дядя Жослен неожиданно ворчливо сказал:
– Юноша, ты бы дал отцу отдохнуть с дороги.
– Ничего, ничего, – едва заметно улыбнулся тамплиер, – мы немного поговорим.
Отец лежал на кровати, Эмери устроился рядом с ним на небольшом табурете.
– У тебя всё нормально? – спросил отец.
– Да, всё хорошо. Дядя Жослен очень добр ко мне. А как вы живёте в Тортозе?
– Сражаемся. Почти непрерывно.
– В каком бою тебя ранили?
– В обычном. Стычка с неверными в горах недалеко от Тортозы.
– Что это был за бой?
– Тамплиер не должен рассказывать о тех операциях, в которых участвовал. Никому. Даже сыну.
– Почему ты так долго не приезжал?
– Я больше не принадлежу себе, сынок. Рыцарь-тамплиер умирает для мира. Но я каждый день разговаривал с тобой перед сном. С тобой и с мамой. Ты помнишь маму?
– Я очень люблю её.
От тамплиера не укрылось, что сын сказал про мать в настоящем времени. К этому было нечего добавить. Они замолчали. Потом Эмери задал вопрос, который не давал ему покоя все эти годы:
– Папа, а почему ты стал тамплиером? Ты мог бы вместе с дядей Жосленом служить при дворе князя Антиохии, мы бы жили вместе.
Тамплиер тяжело вздохнул и, сделав паузу, продолжил разговор совершенно другим тоном:
– Я очень люблю маму, сынок.
– Я тоже. Разве я тебе мешаю?
– Мне мешают мои грехи. Их надо было смыть. Когда мама умерла, я жил только мыслью о том, что встречусь с ней в Царствии Небесном. Мне было очень больно, но я не впал в отчаянье, зная, что разлука ненадолго, а встреча будет навсегда. Но потом одна мысль обожгла меня калёным железом: она ведь почти святая, она с ангелами беседует, а я – великий грешник, после смерти могу попасть в ад, и тогда мы не встретимся с ней. Я решил смыть свои грехи страданиями, поступив на службу в Орден Храма, чтобы Господь удостоил меня после смерти пребывать вместе с женой.
– А обо мне ты думал? – Эмери задал этот вопрос без обиды и без надрыва, спокойно и раздумчиво.
– Прости, сынок. Тогда я, видимо, недостаточно думал о тебе. Потом многое понял. Не к жене я должен был стремиться, а к Тому, к Кому стремилась она – ко Христу. И не ради встречи с женой мне надлежало облачиться в белый плащ, а ради встречи с Богом. И мы потом целую вечность были бы вместе у престола Божьего. И ты с нами. Ныне и вечно. Это объяснил мне наш орденский духовник, я ведь, знаешь – в богословии не силён. Но я и сам уже начал это чувствовать: Богу надо служить, тогда и будем все вместе. Каждый рыцарь-тамплиер постоянно ходит рядом со смертью, а потому начинает чувствовать непрерывное присутствие Божие. Служба в Ордене – святая.
Эмери до глубины души был тронут бесстрашной искренностью отца, который не побоялся исповедаться в грехах перед маленьким сынишкой, как перед равным. Он уже знал, что должен делать, когда вырастет, лишь решил уточнить:
– Я тоже должен стать тамплиером?
– Ты никому ничего не должен, сынок. Ты сможешь послужить Богу в любом звании, где бы не служил. Путь тамплиера – особый. Он не для всех. Когда вырастешь – сделаешь свой выбор. А пока молись Богу, чтобы Он тебя вразумил и наставил. Я этого не сумею.
***