Рыцари былого и грядущего. Том II

Монах молчал, казалось о чём-то напряжённо размышляя, и вдруг очень непринуждённо и дружелюбно сказал:

–У меня есть минут 10. Давайте присядем, – он указал на скамейку. – Я слушаю вас, молодой человек, – выговор монаха был очень чистый и правильный, словно у дореволюционного профессора, что приятно поразило выпускника МГУ, но вместе с тем в нём чувствовалась такая суровость, какая может быть присуща разве что боевому офицеру. Серёга был совершенно не готов к разговору, а потому неожиданно для себя спросил:

– Вы воевали?

– Нет. Даже в армии не служил. Врождённый порок сердца.

– Вы похожи на профессионального военного.

– Это, пожалуй, не удивительно. Монах ведёт непрерывную невидимую брань, наша жизнь – настоящая война.

– С кем же сражается монах?

– С самим собой, точнее – со своими греховными страстями. С демонами, которые стараются разжечь в человеке страсти.

– Монахи умерщвляют плоть?

– Умерщвление плоти – одна из духовных практик. Об этом пришлось бы говорить много и отдельно. А если коротко – монах занимается духовным самосовершенствованием, стараясь подражать Христу.

– Мне казалось, что подражать надо святым, а самому Христу – это как-то нескромно.

– Святые тоже подражали Христу. Все мы имеем одного Учителя. – и те, чьи мощи покоятся в наших пещерах, и те грешные иноки, которые сейчас населяют Лавру.

– Не думал, что монахи – грешные.

– Без греха один Бог, молодой человек. Впрочем, все грешат, но не все каются.

Они говорили, наверное, полчаса. Позднее, вспоминая этот разговор, Серёга испытывал неловкость от мысли о том, насколько глупые и наивные, а пророю и бессмысленные вопросы он задавал. Монах на всё отвечал дружелюбно, точно, с удивительной интеллектуальной элегантностью. Серёга, слушавший не столь давно блестящих московских профессоров, чувствовал, что сравнение с этим простым монахам будет не в их пользу. Монах имел ответы на самые главные вопросы жизни, при этом он совершенно не мудрил, не пытался блистать эрудицией, отвечал очень просто и коротко, порою, даже афористично и, чаще всего, исчерпывающе. Мудрецы века сего очень много знают, но редко что-либо понимают. Они способны говорить часами, вываливая горы сведений, но так ничего и не сказав по существу, а потом ещё и бравируя своим незнанием: «Истина недостижима». Эта интеллигентская аксиома всегда раздражала Сергея. «Зачем вы все нужны, если истина для вас недостижима? Какой тогда смысл в вашем словоблудии?» – не раз думал он. А этот монах говорил об окончательных ответах на последние вопросы бытия, как о прописных и очевидных истинах, которые не известны разве что его собеседнику. Монах – знал. За какие-то полчаса он открыл перед Серёгой огромный мир совершенно новых понятий и представлений. Монах говорил столь концентрированно, что их короткую беседу, если бы детализировать каждый тезис, можно было без труда развернуть в монографию. Наконец монах закончил:

– Я не должен был говорить с вами. Мне не по чину, к тому же – без благословения. Но я почувствовал, что сегодня Бог благословил нашу встречу и беседу. А в дальнейшем вам, конечно, надо говорить с просвещенными иноками, а не со мной, скудоумным. На уровне азбуки и я могу что-то объяснить, а наставить на путь веры – это уж увольте моё недостоинство. Есть у нас один чудный старец, иеромонах. Я вас познакомлю.

***

«Чудный старец», отец Иоиль, не пожалел для Серёги времени. Его первый знакомец – монах Ириней так же никогда не отказывал ему в общении – в истинах веры вроде бы и не наставлял, но рассказывал немало весьма полезного из книг, а читал он их очень много. Все увольнительные Серёга теперь проводил в Лавре и думал только о вере. Служба шла по накатанному, он сам уже стал дедушкой, армейские дела больше не отнимали у него душевных сил, которые он все без остатка отдал вопросам духовным. Сияющий мир православия, мир высшего смысла, стал теперь его миром.

Он быстро понял, что постижение православия невозможно через усвоение абстрактных истин. Тут всё передаётся только через постижение личности. Он очень полюбил монахов, всеми силами стараясь постичь глубины их духовного опыта, хотя ни разу не спросил об их жизни до монастыря – это не имело значения. Теперь он видел в монахах настоящих мужчин, суровых и добрых воинов. Монашеский мир – мир мужества, и православие – мужская вера, она требует мужества даже от женщин, а иначе – никак.

***