Рыцари моря

Приморский июнь наконец развернулся во всей своей мрачной красе. Днем на каменистой вершине, что охраняет бухту от сырых юго-западных ветров, клубилась желтовато-серая подозрительная мгла. К вечеру туман решительно сползал к подножию, накрывая поселок и бухту. Лишь сильные лучи корабельных прожекторов, бьющие со шхун в разные места берега, напоминали о солнечном великолепии этих мест.

Когда совсем темнело, ветер нажимал сильнее, принося с океана стылую надоедливую морось.

Так повелось у Софьи Ильиничны Тампер и у других ветеранов станции: самая важная, собственно научная работа приходилась на вечер, после десяти часов. Обстановка лаборатории, пустевшей к вечеру, с мерным гулом холодильников, журчанием воды в дистилляторах позволяла без труда направить мысли в нужное русло. Минимум новых ощущений. Все сегодняшние хозяйственные заботы позади, завтрашний день начнется с утра. Вечер — единственное время, очищенное от жизни, — для науки.

Нс удивительно, что в эти часы Софья Ильинична предпочитала одиночество любым, даже сугубо научным разговорам. Трепетное отношение к работе проявлялось в ней вечерами сполна: она ощущала себя художником, в решающий для творчества час оставшимся наедине с загадкой чистого холста.

Тугарин, приняв дела начальника станции, посмеивался над вечерними и ночными бдениями ведущих ученых. Экая блажь, думал он, закрывая в шесть часов дверь кабинета и отправляясь домой. Нужно напрочь оторваться от жизни, чтобы так неумело строить свое время. Поработали бы в контакте с производством — научились!

Однако осмотрелся, втянулся, понял: не так все просто. Ни дом, ни прогулки по сопкам не спасали вечерами от дел. Мысль не выключалась, а к дому новоявленного начальника допоздна тянулись сотрудники — свои, из лаборатории, и станционные. Деваться было некуда: экспедиционная реальность, позволяющая что-то делать даже в немыслимых условиях отсутствия или недостатка всего, диктовала свои суровые законы. Надо было считаться, привыкать...

Комнатка Тугарина в лабораторном корпусе помещалась рядом с кабинетом Софьи Ильиничны Тампер, и это решило все. Спустя три месяца привычка к вечерним научным бдениям стала естественной и неизбежной для него, как ежеутренняя разнарядка по техническим службам.

Софья Ильинична менее всего склонна была кому-то навязывать свои жизненные принципы. Своим Путем, успешным и широко признанным, шла она и в науке.

Работать с ней было трудно, все равно что петь в унисон с Имой Сумак. Слишком высока интонация, слишком обширен диапазон. Состав лаборатории часто менялся. Люди, которым недостаточно для счастья одной лишь науки, становились неуместны в обстановке, где не услышишь за день ни единого постороннего слова. Оставались немногие. Но уж если оставались, напряженный ритм лаборатории Тампер входил в их кровь, и время они приучались считать не годами и не днями — минутами. И эксперименты лаборатория позволяла себе ставить с большой тщательностью.

Уединение стало ее образом жизни. Перебрав ряд кандидатов в спутники жизни, Тампер пришла к логичному выводу: лучшего спутника, чем биохимия и генетика, все равно не отыскать.

Женщина со своими правилами, Софья Ильинична никогда не ходила в столовую на Рыцаре. Получив утонченное ленинградское воспитание, она чувствовала себя крайне неуютно в гвалте и толчее общественного пищеблока, в громе тарелок и ложек, в торопливых, возбужденных разговорах. Готовила себе сама в чистой и уютной гостиничной кухоньке. И хотя на это занятие уходило драгоценное время, приходилось мириться с нехитрым кухонным хозяйством, как с неизбежным злом.

По этой же причине экономии времени все хозяйственные дела в условиях больших расстояний на станции Рыцарь Софья Ильинична решала через посредников, если нельзя было их решить по селектору. Нужного человека один из ее сотрудников встречал в столовой и либо передавал записку, либо просил зайти в лабораторию в удобное для него время. Для самой Софьи Ильиничны любое время было удобно.

Тугарин со все растущей тревогой наблюдал, как трудно приходится Софье Ильиничне без «рукастого» мужика, без обычного лабораторного техника. Ежедневно ее сотрудники, в большинстве женщины, налаживая тонкие генетические опыты, терялись перед необходимостью брать инструмент и что-то подкручивать, перепаивать, настраивать. Просто тягать тяжелые приборы и установки с места на место научились самоотверженно и молча, но остальное требовало не только силы, но и специальной квалификации.

Герман Александрович ждал: она попросит слесаря, даст заявку на плотника. Или придет для этого утром на разнарядку, как делают все завлабы. Но Тампер до сих пор не появлялась. Отдавая должное столь утонченному чувству независимости («вернее, просто глупости», — уточнял Князев), Тугарин временами подсылал ей человека, хотя и это был не выход. Сложное оборудование лаборатории требовало, во-первых, универсальных знаний, а во-вторых, постоянного надзора.

«Ищу того, кого не может быть!» — с грустью думал Тугарин, рассылая объявления в газеты и на радио.