Рыцари моря

Перед рассветом он добрался до своей комнаты на Рыцаре и обнаружил, что на его диване безмятежно спят две юные особы. Слава ничуть не расстроился. Должно быть, для него это было в порядке вещей, потому что он только буркнул сам себе:

— Тю, это что? А, Борис, наверно... — И уехал к дому, где Борис Зайцев с Владимиром Северяниным мирно спали у только что достроенного камина.

Настойчивый стук разбудил их ровно в шесть. Когда продрали глаза, Слава стоял на пороге, чуть покачиваясь, подпираемый сзади оглушительным птичьим концертом и свежестью весеннего утра.

— Борис, слышь, у тебя... это самое... как его, чаю не найдется?

— Откуда ты свалился? — спросил Зайцев, приподнимаясь на локтях. Дружков, хромая, подошел к камину и принялся деловито готовить растопку. При этом он кряхтел и сопел, точно работа была ему не но силам, а потом вдруг обернулся и просиял:

— Какое я тэпэ привез, ребята! Болгарское, новенькое! Теперь у вас нормальный свет будет, и во второй лабораторный корпус подам!

— Что с ногой? — Зайцев наконец выбрался из спальника.

— Ерунда, — отмахнулся Дружков. — Царапнулись в городе с ЗИЛом. Болит, зараза... Но главное, какое тэпэ чудесное!

— Перелома нет?

— Да вроде нет, отходит.

Северянин смотрел на Дружкова с изумлением, как на ожившего святого. Такой детской радости по поводу обычной трансформаторной подстанции он просто не мог представить на лице человека, едва стоящего на ногах. Да и само лицо выглядело совсем не празднично: глаза ввалились, щеки дня три не знались с бритвой.

— Ты когда приехал? — спросил Зайцев.

— Только вот. Две ночи не спал, зараза... ты представляешь, это самое... как его... директор совхоза говорит: дай машину на день, позарез, корма подвезти нечем, все свои на ремонте. Ага... А завтра, говорит, сами погрузим вам тэпэ... Две ночи не спал, а еще отметить это пришлось с ним... как же... Весь свой аванс спустил...

Слушая эти путаные объяснения, наблюдая, как быстро занялся в камине костерок, как ловко Слава Дружков пристроил над ним чайник, бархатный от сажи, Владимир почувствовал себя последним эгоистом. Вот человек, думал он, жизнь готов отдать ради дела! Он умрет, этот большой ребенок, но дело сделает. И встанет с одра, чтобы заплясать от счастья, если дело удалось. А тут паршивую лебедку сделать — и то увильнул. Сначала себе — каминчик, уютик, а работа — побоку, она подождет...

Он оделся, с каким-то болезненным удовольствием пересиливая жестокую тяжесть в теле после долгой работы и короткого сна. Через веранду, загроможденную ведрами и бадьями с глиной, выбрался наружу. Утро было в расцвете, голосистое птичье утро. На резком, одноцветном фоне вороновых воплей рассыпались бесконечно сложные рулады крылатой и пестрой мелочи. Сразу стало в теле свежо и легко, как после прохладной ванны.

Вдруг Зайцев хлопнул себя по лбу:

— Ну, Дружков, мало тебя били в жизни, мало! Я с твоим тэпэ совсем к черту забыл про девчонок.

— А, про этих, — застенчиво улыбнулся Слава.

— Не ждали мы тебя так быстро. Тэпэ привезти, шутка ли, когда еще и оплатить не успели! Я и поселил на ночь практиканток к тебе, раз мы сами ушли сюда...

— Да ладно. Ночью только визг подняли, как я пришел...

— Так ты и не спал?

— Я ж говорю...

— Вот что, мы сейчас уйдем, а ты ложись...

— Не, идем вместе. Я выгружать... — Слава отчего-то смутился.

У ручья, где они умывались каждое утро после пробежки, Владимир заметил:

— На чай можно пойти к Князеву.

— Князев ведет бурную ночную жизнь, и по утрам надо уважать его сон, — возразил Зайцев.

— Ерунда. — Владимир зарычал, с наслаждением поливая себя прохладной водой. — У него сегодня эксперимент века, вся лаборатория на ногах с шести. Могу спорить, он уже бегает по своей икебане и включает заморские центрифуги. Все-таки не зря водолазный отряд всю неделю работал на него. Таскали ему мидий мешками.

— Это он умеет. Да идем посмотрим.

По ту сторону массивного шлагбаума, отгородившего Князевград от несовершенного окружающего мира, действительно кипела жизнь. Настежь были открыты склады и двери лаборатории. На пирсе несколько человек энергично орудовали скальпелями. Вынутые из садков мидии неожиданно легко раскрывались, обнажая нежно-розовое нутро, и в разнообразной посуде отправлялись в блистающее кафелем и пластиком, гудящее от обилия электромоторов таинство лаборатории. Князев, с трубкой в зубах, голый до пояса, стройный в плотно сидящих джинсах, стоял у входа и давал отрывистые указания:

— Как ты режешь, варвар! Это тебе не хлеб, а живой организм, пора отличать. И побыстрее, гонада жить должна под микроскопом, иначе все впустую... Алик, что у тебя?

— Снимаю, — откликнулся из лаборатории человек, склонившийся над фотоаппаратом, пристроенным к окуляру микроскопа.

— На центрифуге! — кричал Князев еще громче, заглядывая в боковую дверь. — Как обороты?

— Да набирает, не шуми попусту, — проворчал невысокий смуглый парень, выходя из двери и отодвигая Князева. — Третий год шумим, фотографируем, центрифугируем, режем бедных мидий, а все без толку.