Рыцари моря

В конце апреля «Юстус» покинул Любек и, спустившись к морю, взял курс на Нарву. С ним шли еще два ганзейских судна, одно из которых принадлежало Фареркомпании и вместе с «Юстусом» должно было следовать из Нарвы в Данциг и далее – обратно в Любек. Груз они имели тот же, что и в прошлом году: сукно, шерсть, кожа. С разными чувствами оставляли в этот раз богатый и гостеприимный ганзейский город. Эрарии поиздержались в трактирах и на гостиных дворах и желали дела – скорого и прибыльного. Россияне истосковались по русской речи, они все чаще заговаривали друг с другом о православной церкви и о престольных праздниках своих приходских церквей, а также – о бане, о рыбных пирогах, репе и квашеной капусте. Премудрому Морталису было все равно – Любек, Борнхольм или Нарва, повсюду с успехом можно обретать знания: имей лишь глаза и сомневающийся разум – и, будто у университетского профессора, учись у птицы или мыши; умей затронуть людское воображение, умей распалить страсти – и прямо на палубе можешь устраивать магистерские диспуты; о уважаемый!., сумей разговорить самого последнего, самого никчемного, самого жалкого нищего, и сердце твое возвеселится, и душа будет внимать, ибо и тому человеку есть что рассказать достойного удивления; были бы уши, готовые услышать. Карлик Йоли, пребывая на когге, мало-помалу вернул свои прежние веселость и озорство; он в самое короткое время стал любимцем всей команды, так как был непревзойденным мастером на всякие плутовские выдумки, бедовые выходки и потехи; приставлен был Запечный Таракан к пушкарям, поскольку на палубе он мало чем мог пособить, а в тесных трюмах и возле пушек Таракану из-за его малого роста было свободнее, нежели другим, и там карлику Йоли было бы способней и ловчее, чем, например, долговязому Морталису или медведеподобному Хрисанфу, управляться с кло-цем и банником для чистки орудийных стволов или же подсыпать пылающих угольев в остывающие жаровни. Карлик Йоли расставался с Любеком без сожаления: то, что он мог здесь потерять, – он уже потерял и считал, что пришло время приобретений. Зато норвежец Андрес с тяжелым сердцем смотрел на удаляющуюся пристань и на Люсию, провожавшую его. После смерти Шриттмайера Андрес как будто поладил с Большим Кнутсеном, и они сговорились о встрече через год, – как подоспеет время, явится Андрес в Тронхейм и выложит на стол Большого Кнутсена свои права; пересчитает те права Большой Кнутсен и тогда решит, есть ли для Андреса место возле Люсии. Так договорились они, но не очень-то верил Андрес в честность и добропорядочность Большого Кнутсена, когда тому представлялась хоть небольшая возможность что-нибудь ухватить. Здесь Большой Кнутсен мог выкинуть хитрое коленце, но взять желаемое. Кто знает, не подвернется ли ему в Тронхейме какой-нибудь новый ганзеец с мошной серебра да помоложе покойного Шриттмайера, кто знает, не подплывет ли из Бергена богатый удалец, папашин сынок, да не пригласит ли Большого Кнутсена к себе на палубу, помазанную медом? Ищи тогда, брат, свою нежную Люсию в чужом теплом доме и зови ее тайком на не купленный хутор к призрачной печи…

Также и Месяц, покидая Любек, оставлял в нем часть себя. Но – это вечная история, и никому ее не переменить: пока есть движение, будет и разлука. Оглядываясь с порога в дом, еще не уйдя, уже живешь возвращением. Если, конечно, в доме кто-то тебя любит и если сам любишь, – и весь мир тебе пуст, и не видно счастья вдали от этого порога.

Погода благоприятствовала. Корабли шли под хорошим ровным ветром курсом в бакштаг, давая наибольшую скорость и испытывая совсем невеликий крен. Через два-три дня вышли на большой торговый путь, где вскоре присоединились к каравану из двенадцати судов, следующему в Нарву. Здесь были датчане, голландцы и французы. До Готланда плавание проходило спокойно и, кроме мелькнувших на юге двух парусов, ничего примечательного не видели. После Готланда держали ухо востро; здесь их могли поджидать шведские каперы. Северо-западнее Эзеля действительно встретили четыре шведских судна в дрейфе. Это были военные корабли. Однако с появлением каравана в положении этих кораблей не произошло никаких перемен – либо шведы сочли караван за слишком крупную, непосильную для себя добычу, либо они поджидали здесь кого-то другого. Как бы то ни было, но купцы на кораблях изрядно поволновались, и строй их судов едва не смешался, когда на одном из каперов вдруг пронзительно зазвучала свистулька и матросы забегали по палубе. Но это была ложная тревога, шведы ничего не предприняли – они лишь глазели на караван и поплевывали за борт.