Рыцари морских глубин

— Так вот я и говорю… Старпома нашего видал? Верзила, а не мужик. Носяра — во! Бордово–лиловый! Плечищи у него! Я вроде не из мелких, а всё же супротив Куренкова — мелочь пузатая! Еле–еле он, бедолага, в рубочный люк пролезает. А в межотсечную дверь прежде, чем шагнуть, примерится и так, и эдак. Смех да и только… Тужурка и не знаю, как держится на нём. Трещит по всем швам. Кабы не пилотка с «крабом» — вовсе колхозный с виду мужик. Привычку имел стоять вахту вот в этой самой телогрейке. Таскал её в лодке, не сымая. А до Куренкова в ней выгребался штурман Косолапов, тоже дылда будь здоров! Боевая телогреечка, скажу тебе! Застиранная, с дыркой на рукаве. Старпом вату в неё пальцем затыкал. Глянешь на него — не то дядька Панас из нашего колхоза «Красный партизан», не то грузчик–алкаш с овощной базы в Петропавловске — Камчатском, где мы недавно получали картошку. Куренков, как и ты — «поплавок». Пришёл к нам с крейсера «Адмирал Сенявин». А там порядочки, сам знаешь, драконовские… Корабельные переборки и те уставщиной пахнут. Куренков штурманил там. Понятное дело, пропитался уставщиной. Вот как ты, Федя… Ладно, не возникай… Поплавок ты и есть поплавок. Ну, да ничего… Оботрёшься на лодке, солдафонство твоё подводники продуют как балласт… Куренков привык на крейсере к большим и малым приборкам. Нет им там ни начала, ни конца…

— А на лодке? — перебил Гусарова боцман с «К-139». — Целый день работают…

— Вот именно — работают! Ремонтируют, красят, а у вас вся жизнь на стальной махине, окрашенной в шаровый цвет, к швабре сведена. Скажешь, не так? То–то! С мыслями о швабре экипаж крейсера засыпает. С ними и просыпается. Я на «Сенявине» в лазарете лежал. Насмотрелся на вашего брата. Дурдом большой! Вот с такой образцово–показательной коробки и прибыл к нам Виктор Викторович Куренков… Давай, за него, за старпома нашего!

Выпили. Выдохнули, крякнув. Загрызли колбаской. Гусаров притопил в воду пустую бутылку. Она неслышно пошла на дно.

— В первое же утро, на подъёме флага, — продолжил Гусаров прерванный выпивкой рассказ, — когда взору нового старпома предстал наш экипаж, он чуть в обморок не упал. Мне тогда даже его жалко стало. Бедняга! Он и представить себе не мог подобное! Стоят… Кто в чём! Эти в бескозырках. Те в пилотках. Одни в альпаковках, другие в бушлатах, в фуфайках. В робах и фланках. Некоторые в старые, заляпанные суриком, шинели вырядились, чтобы сразу, после подъёма флага время не терять и к работе приступить. Кто в сапогах, кто в ботинках… В яловых, в хромовых. А офицеры и мичмана?! Они какой пример подают личному составу? В тужурках, в куртках, в кителях… И это на подъёме флага! Так тогда, наверно, подумал старпом, глядя на экипаж, с которым ему предстояло службу править. От негодования, растерянности или ещё чего носяра старпомовский покраснел, на морковку стал похож. Как заорёт: «Разгильдяи! Научу вас корабельный устав уважать! Что за вид?!». А голосище у старпома — надо слышать! Мертвеца подымет. Да ещё сиплый как тифон у того танкера, что сейчас гудел. Не то простуженный. Не то прокуренный или пропитый… Кричит: «Да я, медь вашу, так и разъэдак! Покажу как выходить на подъём флага! Сброд, а не моряки! Где единая форма? Где выправка флотская? Военно–морскую форму надо носить с достоинством и честью. Так, чтобы комар носу не подточил!». Нос у Куренкова от волнения и злости краснее помидора сделался. Кровью набух. И тут при общем молчании кто–то тихо сказал: «А ведь и вправду, братцы, чем не комар…». Всё! Сказал тихо, а будто припечатал: «Комар!» И стал Куренков в экипаже не старшим помощником командира корабля, а Комаром! Такой здоровенный бугаина — и вдруг — Комар! Хохочут все… Но коль прилипло — не отодрать! Спрашивают: «Где Комар?» Или: «Комара не видел?». Всё Комар да Комар… В рундуках моряков он брюки и бескозырки, не по уставу перешитые, ножницами резал. И так распалился, что однажды в центральном посту свою «мицу» — фуражку, не по уставу в Питере перешитую, забыл на конторке. Пока по отсекам ходил, раздолбоны всем давал, из «мицы» той наши обалдуи подкладку выдрали, козырёк сломали, верх фуражки порезали и на переговорную трубу эту рвань повесили. Не дурак Виктор Викторович, понял: жизнь на лодке и на крейсере — небо и земля! Надеюсь, Федя, ты тоже это понял? У нас после подъёма флага тотчас начинается работа. Кто был на построении в сапогах и ватниках, в шинелях поношенных, скребут ржавчину, чистят, красят, смазывают механизмы. Не до лоска.

— Я второй месяц на лодке, а ты мне прописные истины как молодому матросу объясняешь, — обиженно сказал усатый мичман. — Знаю, что по чём… Зачёты сдал…

Гусаров рассмеялся, снисходительно похлопал усатого по спине.

— Зачёты сдал… Ну–ну… Что ты скажешь, когда послужишь на лодке годиков десять? Зачёты он сдал… Ха–ха–ха! Ладно, не писай гидравликой, гудки в тумане подавай, Федя!

Гусаров наклонился в шлюпке, поднял лежащий в ней китель, извлёк из него маленькую плоскую баночку. Поболтал возле уха: