Рыцари света, рыцари тьмы

Вскоре его рука сама собой коснулась груди, где теперь, подвешенный на тесемку, покоился голубой камешек. Сен-Клер принялся большим и указательным пальцами нежно растирать гладкую поверхность украшения и тотчас забыл обо всем, что его окружало. Он больше не мучился тем, что не передал находку братьям: за неделю обладания ею рыцарь смог найти оправдание и своему поступку, и этим нежным поглаживаниям. Это украшение являлось сущей безделицей и не имело для него подлинной ценности, но оно несло успокоение, поэтому Сен-Клер уверил себя в том, что нет греха, если он немного подержит камешек у себя. Он не позволил себе задаться вопросом, зачем ему понадобилось успокоение и какая причина могла вызвать подобное желание, и лишь неустанно повторял себе, что не делает ничего дурного.

Тем не менее порой совесть все же мучила его, и разум не мог смириться с подобным поступком, то и дело нашептывая Стефану о данных некогда клятвах и обетах. Напрасно в такие моменты рыцарь пытался оправдаться, объясняя самому себе истинные причины своего недостойного поведения, — беспокойство от этого только усиливалось. Вот и теперь, прислушиваясь к знакомому лающему смеху Россаля в ответ на некую шутку его напарника Мондидье, Сен-Клер не мог отделаться от осаждающих его мыслей.

За годы жизни в Иерусалиме он и восемь его собратьев-монахов, вместе с сержантами-помощниками известные как бедные ратники воинства Иисуса Христа, успели стать символом надежности. Их по праву считали друзьями и верными союзниками церковных властей — преданными, лишенными суетных устремлений, а значит, заслуживающими доверия в мире, где очень мало людей выказывали себя ответственными и обязательными в выполнении долга. Вармунд де Пикиньи, патриарх-архиепископ Иерусалимский, всецело полагался на них в постоянной надобности защищать все возрастающие потоки паломников, стремящихся в Святой город. Сам король Балдуин не скрывал, что деятельность ордена, который он именовал не иначе как «мои монахи», значительно облегчала его задачу обороны государственных границ и поддержания мира Христова в его владениях.

Сен-Клер находил такое положение смехотворным, и ему часто хотелось полюбопытствовать, что думают братья по этому поводу, но в открытую заговорить с кем-либо из них не решался: со времени основания общины среди монахов установился неписаный закон, воспрещающий обсуждать любые вопросы, касающиеся исключительности братства, кроме как на общем совете во время ритуальных собраний ордена Воскрешения. Тем не менее даже там никогда не уделяли внимания двусмысленности существования монашеской общины, да и сами собрания теперь проходили крайне редко, поскольку необходимость соблюдения строжайшей секретности занимала отныне наиглавнейшее место. Все щекотливые, относящиеся к ордену темы старательно игнорировались: кругом было достаточно ушей, и в конюшнях невозможно было как следует уединиться. Собрания не отличались регулярностью, хотя монахи надеялись, что когда-нибудь они построят для себя безопасное и хорошо охраняемое жилище, в котором можно будет свободно осуществлять ритуалы и церемонии. А пока такое время не настало, они мирились с совместным проживанием, которое ежедневно напоминало им о долге и обязанностях. Осознание своей сути вкупе с опасностью быть застигнутыми непосвященными оберегали собратьев от излишних, понятных только им разговоров. Как бы там ни было, Стефан Сен-Клер в глубине души не уставал поражаться противоречивому образу их жизни в целом и немало времени проводил в раздумьях над жестокой действительностью и ужасным двуличием существования монаха-воина.

— Что там с тобой?

Вопрос застал Стефана врасплох. Он открыл глаза и увидел Мондидье, взирающего на него сверху. Сен-Клер кашлянул и приподнялся на локте, указывая на щель над грудой мусора. Он начал было: «Я пробрался…», желая сказать, что обнаружил еще одно ответвление подземной системы, но не справился с дыханием. Язык и губы были густо обложены пылью, поэтому у Стефана вышло только бессвязное бормотание. Он попытался сплюнуть, но во рту пересохло, и Сен-Клер тщетно облизывал вязким языком губы. Наконец из его глотки вырвалось что-то вроде сипа:

— Я забирался туда и чуть не погиб. Воздух там нечистый.

Глядя на узкую темную щель вверху, Мондидье даже крякнул:

— Ну и глупо же ты поступил. На-ка, попей. — Он протянул Стефану бутыль с водой. — А что там? Что ты нашел?

Сен-Клер ополоснул рот и выплюнул грязь, затем глотнул еще воды и, кивнув, вернул Пейну флягу.

— Новая ветка туннеля. Я туда прополз — хотел посмотреть, насколько далеко она тянется, но пришлось повернуть обратно прежде, чем я успел хоть что-нибудь понять. Сначала надо расчистить вход и создать доступ для воздуха, а затем уже исследовать дальше.

— Надо, значит, надо. Но это была дурацкая выходка с твоей стороны, брат. Ты и сам прекрасно знаешь, что негоже показывать свою удаль и идти вперед наугад, не заручившись ничьей поддержкой. Как ты сейчас?

— Понемногу прихожу в себя. Спасибо за участие.