Рыцари, закованные в сталь

Юноши присели, изумленно озираясь вокруг. Казалось, они попали в увитую зеленью поднебесную беседку. Это был самый верхний ярус башни, крыша которой прогнила и осыпалась, оставив открытую площадку, лишь кое-где сохранились балки с остатками кровли, служившие нашестом для голубиных гнёзд. Над всем этим нависал зеленый полог разросшегося плюща, а сквозь просветы в нём били горячие лучи солнца.

— Вот это да! — сказал наконец Гаскойн, нарушая молчание.

— В жизни такого не видел, — согласился Майлз. — А вот вход в ещё одну комнату. Заглянем?

Пройдя под аркой, они обнаружили красивую домовую часовенку со сводчатым потолком, футов восемнадцати длиной и двенадцати — пятнадцати шириной. Она венчала собой вершину мощного контрфорса, рельефного выступа стены. Здесь был ряд округлых окон, которые они заприметили, ещё стоя внизу. Стоило раздвинуть зелёный занавес плюща и можно было любоваться чудесным видом.

Весь замок лежал перед ними, как на ладони, и далеко внизу виднелись крохотные фигурки людей, занятых своей повседневной работой. Они видели спину садовника, копошащегося в цветнике, мальчиков с конюшни, прогуливавших лошадей, стайку девушек, подбрасывающих в саду волан деревянными ракетками, группу джентльменов, расхаживающих взад и вперёд перед домом графа. Они могли разглядеть снующих по двору слуг, двух маленьких поварят, которые дрались на кулачках, и девушку с кухни, стоявшую в дверях и запустившую гребень в свои нечесанные волосы.

Это было похоже на кукольное представление, где каждый, сам того не подозревая, играл свою роль в пьесе. Прохладный ветерок, пробив шуршащую листву, немного остудил щеки подростков, ещё не успевших отдохнуть после подъёма по крутым лестницам.

— Пусть это будет нашим соколиным гнездом, — сказал Гаскойн, — мы будем соколами, которые здесь живут.

Так это место получило своё название.

На следующий день Майлз упросил оружейника сделать несколько больших крючьев, которые он и Гаскойн забили в швы кладки, обеспечив себе сравнительно безопасный путь к нижнему окну в стене.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Своё потайное убежище друзья держали в строгом секрете, они частенько поднимались в старую башню, чтобы покопаться в диковинном хламе нижней комнаты или просто посидеть после обеда на обдуваемой ветерком верхней площадке. И в эти минуты, находясь в пропахшем древностью уединении, как бы возвышающим их над будничной суетой, они говорили о многих вещах, которые ещё не успели поведать друг другу. Они мечтали вслух, грезили приключениями и подвигами, словом, бросали на ветер зерна, хотя некоторым из них суждено было упасть на благодатную почву и со временем дать свои всходы.

В этих задушевных беседах Майлз заражал своей верой и твердостью более мягкую и не столь решительную натуру Гаскойна и в то же время невольно перенимал благородные манеры и познания, почерпнутые Гаскойном во время службы пажом при графине и её фрейлинах.

И вообще их дружеское общение заметно обогащало обоих.

Майлз мог похвастаться кое-какой латинской премудростью и книжной образованностью благодаря отцу Эдуарду, давшему ему в руки «Gesta Romanorum»[7] и старинные хроники из монастырской библиотеки, и Гаскойн никогда не уставал слушать сюжеты, которые его друг нашёл в старинных латинских манускриптах.

Гаскойн же, как уже говорилось, знал толк в придворном этикете, и Майлз, который за свою жизнь никогда не был знаком ни с одной леди, не считая собственной матери, с интересом слушал болтовню Гаскойна о развлечениях придворного круга, в который имел доступ, когда служил пажом.

— Удивительно, — сказал Майлз, — как у тебя хватало смелости заговорить с молодой девушкой, Френсис. Я, наверно, никогда не решусь на это. Уж лучше столкнуться на узенькой дорожке с тремя громилами, чем оказаться наедине с девицей.

Гаскойн чуть не покатился со смеху.

— Боже! — сказал он. — Неужели ты думаешь, они такие страшные? Большей частью они приятные собеседницы, к тому же нежные и грациозные, как кошки.

— Все равно, — вздохнул Майлз, — это не по моей части.

Именно в момент одного из таких откровений в «соколином гнезде» Майлз рассказал своему другу о том, что его отец объявлен вне закона и об опасности, нависшей над всей его семьей. Они с Гаскойном, как обычно, растянулись на горячих плитах верхнего яруса и неподвижно смотрели вниз, когда Френсис вдруг с недоумением произнёс:

— Ты здесь уже больше месяца, а наш милорд не призывает тебя на службу в доме. Что бы это могло значить, Майлз?