Рывок в неведомое

Рассказ мужиков подтверждал сообщение, что Иван Соловьев по соображениям тактики разделил свой «горно-партизанский отряд» на отряды поменьше, доверив один никому не известному Егорке Родионову.

Позвав дежурного, Аркадий Петрович распорядился неприметно, с черного хода, вывести гостей из штаба, а затем продиктовал по телефону шифровку. Спустя тридцать минут поступил ответ, что на помощь Голикову направляется отряд Измайлова в шестнадцать штыков.

Шестнадцать штыков могли, конечно, пригодиться, но Голиков подсчитал, что Измайлов появится часа через два с половиной, не раньше. А Родионов, хотя и с награбленным, может уйти достаточно далеко. Оставив в Божьеозерном трех человек, Голиков наказал им задержать отряд Измайлова и помчался перехватывать Родионова.

...Отряд уже достиг окраины Ново-Покровского, когда впереди, метрах в ста, из калитки дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Он был в рубашке и в холщовых штанах, заправленных в валенки. За ним, тяжело дыша, семенил хакас лет сорока, в пиджаке и опорках на босу ногу. По обеим сторонам дороги высились сугробы. И бежать можно было только по протоптанному снегу. Чтобы мужик его не поймал, мальчишка петлял из стороны в сторону. Внезапно мальчишка поскользнулся и упал. Мужик подлетел и, не дав ему подняться, принялся тузить.

— Не сметь! — крикнул Голиков, резко останавливая коня.

Вместе с командиром как вкопанный остановился весь отряд. Мужик испуганно распрямился.

— Кто вы такой? — строго спросил Голиков. — За что бьете ребенка?

Вид хакаса был нелеп. Редкая бородка. Жиденькие усы. Глаза смотрели растерянно, а рот заискивающе улыбался, обнажая желтые, прокуренные, но крупные и крепкие зубы.

— Насяльник, насяльник, — повторял хакас и кланялся.

— Отец не понимает по-русски, — чисто, почти без акцента, произнес мальчишка.

— А ты где учился русскому? — удивленно спросил Голиков.

— Ходил в школу.

— Чем твой отец занимается?

— Делает седла.

— Вы здесь живете?

— Да.

— Скажи отцу, чтобы не смел тебя бить. Это ему не при царе.

Мальчишка перевел. Хакас кивал и кланялся. Выглядел он жалким.

Отряд взял с места и въехал в Ново-Покровское. Дома здесь были поставлены вокруг небольшого, еще замерзшего озера. Но у въезда в селение была вытоптана просторная площадь. Посреди нее валялись разноцветные тряпки, грязный снег был усыпан золотистым, чистым зерном. Тут же лежала пристреленная рыжеватая собака. Стекла ближайшего дома были разбиты и заткнуты подушками.

Поняв, что это чоновцы, на площадь начали несмело выходить люди. Было их немного: трое стариков, пять или шесть женщин средних лет — в надвинутых на глаза темных платках они выглядели на один возраст — и несколько дряхлых старух. Одна стояла, согнувшись колесом и так низко опустив голову, что лица ее видно не было. Если бы ее бугристая рука не опиралась на палку, старушка бы упала.

— Граждане, — произнес Голиков, — мы приехали заступиться за вас и вернуть награбленное.

— Всю муку забрали, — пожаловалась женщина в немецкой шинели с обожженной полой. — И всю одёжу. Видите, во что вырядилась...

— А у меня коня последнего... — произнес сиплым голосом один из дедов. — А копать землю я не могу. Помирать с голоду со старухой будем.

И тут заплакала согнутая колесом старушка:

— А я золотые монетки припасла. Чтобы похоронили по-людски. У меня ж никого нет. Одна я. А Родионов велел трясти меня, как мешок, пока я не отдала ему три золотые пятерки.

— Куда же они поскакали? — спросил Голиков.

— Я не видела, — ответила согнутая колесом старушка.

— Граждане, куда поскакали бандиты с вашей мукой, лошадьми и золотыми монетами?

Никто не ответил.

— Что же вы молчите? Мы ж хотим вам помочь!

— Я знаю! Я знаю! — раздался детский голос.

К площади бежал мальчишка, которого отец бил на дороге. Он уже был одет в облезлую меховую шапку и в полушубок со взрослого плеча с подвернутыми рукавами.

— Гявря, худо будет, — истеричным голосом предостерегла согбенная старушка.

Мальчишка растерянно остановился.

— Тебя зовут Гявря? — спросил Голиков.

— Да, но русские зовут Гаврюшка.

— Не бойся, покажи, — попросил Голиков.

Освободив правое стремя, он протянул мальчишке руку. Гаврюшка уселся впереди Голикова. Конь тронулся. Бойцы последовали за командиром.

Гаврюшка вывел отряд в чистое поле и показал на темнеющий в сторонке лес:

— Они свернули вот здесь.

— По снегу?

— Тут есть дорога. По ней возили бревна. Только ее замело... Можно, я пойду домой? — внезапно оробев, добавил мальчик и скользнул на землю.

— Да-да, — рассеянно ответил Голиков.

Мела поземка. Не было видно ни дороги, ни следов лошадей. Но Голиков не мог опять вернуться в Божьеозерное с пустыми руками. Он свернул с тракта и поехал по снежной целине. Конь тут же провалился по самое брюхо, заволновался; пытаясь выбраться из снега, нащупал копытом более прочный наст, сделал несколько торопливых шагов и снова провалился. Отряд продолжал стоять на дороге, не зная, следовать ли за командиром.