Рывок в неведомое

— Успокойся. Не было ничего. Он мне даже попенял: «Что же ты, Анфисушка, не объявила моим охальникам, что мы с тобой из одного села? Коли б они знали, не обидели б». А мне от ужаса и в голову это не пришло.

— За что тебя Иван отпустил? — уже смелей повторила Аграфена.

— Не хочу говорить.

— Анфиса, я не смею настаивать, — вмешался Голиков, — но для меня важна любая подробность. И ни одно слово я не использую во вред вам.

— Я вам верю, — ответила Анфиса. — Я не могла там больше оставаться. Два раза убегала, но я не знала дороги, и меня ловили.

— Что же твой земляк сразу тебя не отпустил? — настороженно спросила Аграфена.

— Астанайка не позволил. А его сам Иван Николаевич боится. И потом, таких, как я, живьем из леса не выпускали. — Анфиса опять налила себе и выпила. — Время от времени Астанаев убивал «лишних» женщин. Убивал и с детьми. Он любил убивать. Поэтому его так боялись. Для него убить человека — что другому надкусить пирожок. Я понимала, что близится мой черед, и... откупилась.

— Чем?! — не выдержал Голиков.

— Вы так строго спрашиваете. Я вас тоже начинаю бояться.

— Извините. Вы ни в чем не виноваты. Продолжайте.

— Последний месяц в лагере я почти не спала. Я уже знала, что женщин убивают «по закону». Собираются Астанайка, Соловьев и полковник Макаров и решают... Однажды я несла суп. Слышу — шепчутся. Я испугалась, что они опять решают, и прислушалась. Макаров жаловался, что у них стало плохо с пулями. Я чуть не вылила себе на ноги чугунок. А после обеда подошла к Соловьеву и говорю:

«Отпустите меня, Иван Николаевич, домой. Я заплачу за себя дорогую плату».

Он засмеялся, сунул руку в карман и вынул полную пригоршню перстней с камнями и золотых монет.

«Больше этого?» — насмешливо спросил он.

«Больше».

Он перестал смеяться.

«Я знаю, где есть пулемет и пули к нему. Когда Колчак отступал, солдаты много чего прятали. А я случайно увидела».

— И вы Соловьеву все отдали?! — не удержался Голиков.

— Отдала. Пулемет уже не годился, а пули были в жестянках...

Голиков обещал ни в чем ее не упрекать и не упрекнул. А про себя подумал: «Сколько же народу убито твоими пулями, Анфиса... — И тут же мысленно сказал себе: — Какое право ты имеешь ее осуждать? По силам ли было ей бороться с Соловьевым и Астанаевым, если даже армия не в состоянии с ними покончить?»

— Обождите, — перебил Голиков Анфису, — но ведь когда вас отпустили, вы уже могли запомнить дорогу?

— Мне завязали глаза, посадили на лошадь, и двое из тех, что поймали меня и Наташку, привезли меня на ту же поляну.

— Расскажите, какие при штабе порядки, — попросил Голиков.

— Поют «Боже, царя храни». Жена полковника Макарова проводит беседы, что России опять нужен царь, потому что без него безобразия и разор. Есть в лесу и правила: «Белый партизан не говорит грубых слов», «Белый партизан не обижает мирных жителей, не отнимает их имущество». А что они на самом деле творят в деревнях, вы знаете лучше меня.

— Про Ивана расскажи, — попросила Аграфена.

— Иван Николаевич говорит только тихим, ласковым голосом. Но что бы он ни говорил, все замирают. Он может ласковым голосом подозвать, чтобы наградить перстнем, и может таким же голосом объявить жестокое наказание.

— А как выглядит Астанаев?

— Он хакас. Носит бородку. Ходит тихо, крадучись. А зыркнет — так в душе все обваливается. Ему служат и старики, и маленькие дети в селах. Последнее время он что придумал. Захватит, допустим, Аркадий Петрович, вас. Привезет в лес, а родне говорит: «Если желаете, чтобы я Аркашу выпустил, узнайте мне то-то». И вся родня старается. Только выпускает он редко. Чаще говорит: «Это неинтересные новости. Старые». И люди уходят ни с чем.

— А если мы пойдем с вами на ту поляну, — сказал Голиков, — вы не вспомните дорогу?

— Я в тайгу больше не хожу. Но вам, Аркадий Петрович, помогу. Поговорю с одним человеком. Если договорюсь, сообщу Груне.

ТРОЙНОЙ КАПКАН

Гонец

Голиков с Никитиным приехали в Чебаки. Их сопровождали восемь кавалеристов.

Последнюю неделю в окрестностях Чебаков часто появлялись мелкие группы соловьевцев. То с ними сталкивались красноармейцы, то их видели местные крестьяне.

Правда, заметив красноармейцев, «горные партизаны» старались уйти, не вступая в бой. Но Голикова удивил такой случай. В селе Фыркал трое бандитов, забрав коня с подводой и пять мешков хлеба, оставили расписку, что конь с санями будет возвращен через три дня, а взятый «в долг» хлеб — осенью. Расписка была за подписью полковника Макарова. Надо полагать, она была заготовлена заранее. Однако сани и конь действительно были через три дня возвращены вместе с пустыми мешками.

Что все это означало: хитрость, перемену тактики или запоздалое намерение Соловьева вернуть доброе расположение крестьян?

Предположим, размышлял Голиков, что Соловьев желает помириться с местным населением. Для чего? Чтобы облегчить добывание провианта или чтобы привлечь в свой отряд добровольцев?