Рывок в неведомое

— Восемьдесят мешков муки! — Пашка присвистнул. — Если Соловьев их перехватит, он сможет спокойно сидеть в тайге целую весну. Конечно, отдавать хлеб нельзя.

— А где я возьму людей сопровождать этот хлеб? — сердито спросил Голиков. — Двадцать человек я уже послал охранять рудник. Не меньше тридцати придется послать охранять обоз.

— Попроси — Ужур подбросит.

— Тебе не кажется, что мы становимся ночными сторожами? Нам не хватает только колотушки, чтобы в нее бить и кричать: «Соловей, не подходи! Мы здесь!»

Пашка ушел.

Аркадий Петрович шагал по комнате, садился, снова вставал, однако в голове не появлялось ни одной дельной мысли. Раза два забегал Никитин, но всё по другим делам.

Голиков почувствовал, что утомился и его клонит в сон, но решил: пока чего-нибудь не придумает, не ляжет. Он надел шинель, папаху и вышел на улицу.

Кивнув часовому, Аркадий Петрович повернул направо, отошел от штаба шагов на двадцать и услышал шепот:

— Голик... Голик...

Аркадий Петрович вздрогнул. Справа от него зиял дырой полусгнивший забор давно брошенной усадьбы. Из дыры выглядывала голова в мохнатой шапке. Шапка налезала на глаза, и разглядеть лицо было невозможно.

— Голик, давай сюда! — снова позвала мохнатая шапка.

Шепот скрадывал интонации, но голос показался Аркадию Петровичу детским и знакомым.

— Гаврюшка, ты, что ли?! — засмеялся обрадованный Голиков.

— Я давно тебя жду, — ответил мальчик.

Он схватил Голикова за руку и потянул за собой в дыру. Аркадий Петрович с трудом в нее протиснулся. Когда же он распрямился, Гаврюшка ткнулся ему лицом в живот и заплакал.

— Ты чего? Снова побил отец?

— Астанайка...

— Астанайка побил?! За что?!

— Да нет. Астанайка прислал трех дядек. Они забрали мамку.

— Куда?.. Зачем?..

— Который забирал, сказал отцу: «Послужишь нам — отдадим». Посадили мамку в сани и повезли.

— Чего они хотели? Как отец должен им послужить?!

— Не знаю. Мамка кричала: «Отпустите!» И еще кричала: «Митька, спаси меня!» И отец бежал рядом и держался за сани, и они его ударили ружьем.

Голиков прижал Гаврюшку к себе. Под истершейся шубейкой вздрагивали худые лопатки и плечи мальчика. Голиков чувствовал себя виноватым, что люди Астанаева (он по привычке называл их «люди», хотя людьми они перестали быть давно) увезли в лес Гаврюшкину мать и там ее ждала, в лучшем случае, судьба Анфисы. А главное заключалось в том, что он, обладая на территории района неограниченной властью, был бессилен помочь ребенку.

Ощущая, как под его руками пригревается и успокоенно затихает мальчик, Аркадий Петрович представил: вот он дома, в Арзамасе. За обеденным столом вся семья: отец, мать, тетя Даша, сестрички. И он, Аркадий, еще школьник. Внезапно в квартиру вваливаются несколько заросших мужиков, от них пахнет табаком, самогонкой и грязным телом. Они вооружены. Один из них хватает за руку маму, которая вышла к столу в белом кисейном платье. Она кричит: «Кто вы такие? Как вы смеете!» А ее уже подхватили под руки и волокут к дверям. «Петя, — молит она отца, — спаси меня!» Отец кидается ей на помощь, его ударяют прикладом. Мать бросают в телегу и увозят. Все, что должно было последовать за этим, было таким страшным, что Голиков не смог досмотреть даже в воображении.

Внезапно он вздрогнул: «Старуха!» Он вспомнил Ново-Покровское, согнутую колесом старуху, у которой бандиты отобрали золотые монеты, и ее предостережение: «Гявря, худо будет!»

«Это месть их семье за то, что Гаврюшка показал мне, куда поскакал Родионов, — подумал Голиков. И тут же успокоил себя: — Нет, в прошлый раз Соловьеву было нужно, чтобы я бросился в погоню за Родионовым. Выходит, я тут ни при чем. Только зачем же им понадобился Гаврюшкин отец?»

— Как ты попал в Чебаки? — спросил Голиков.

— Отец поехал искать Астаная, — ответил Гаврюшка. — Только Астанай может отпустить мамку. А мне велел ждать его у бабки. У нас тут живет бабка. Она даже ночью плачет.

— Отец знает, где можно найти Астаная?

— Голик, — испугался Гаврюшка, — молчи. А то Астанай убьет мамку.

— Я никому ничего не скажу.

«Мало того, — подумал Голиков, — что я не в силах помочь ребенку, я еще пытаюсь через него что-то выведать».

— Голик, я зачем тебя жду, — сказал Гаврюшка. — Соловей пилит лес.

— Пусть пилит, — рассеянно ответил Аркадий Петрович, — тайга большая.

— Голик, ты не понимаешь. Ты едешь по дороге, а дерево падает тебе на голову.

— Завал? Он готовит завал? В каком месте?

— Сопку с человечьим лицом знаешь? На другой стороне дороги. Я пойду. Ладно? — Гаврюшка юркнул и исчез.

Сопка стояла километрах в пятнадцати от рудника, если ехать из Яловой. Значит, Соловьев уже знал, что на «Богомдарованный» должны везти хлеб. Астанаев со своей агентурой трудились не впустую...

И тут у Аркадия Петровича возникло первое подозрение.

Когда в Ново-Покровском Гаврюшка показал дорогу, так совпало, что это же нужно было и Соловьеву. Что, если и теперь Соловьеву нужно, чтобы он, Голиков, узнал о завале?

Аркадий Петрович вернулся в штаб, поднялся на второй этаж и разбудил Никитина.