Рыжая для палеонтолога (СИ)

Руки сами собой обвили стройную талию, а губы встретились в поцелуе. Рита целовала его горячо и отчаянно, проводила горячими вспотевшими ладонями по лицу и волосам, шептала:

- Женя, Женечка, Женя, дорогой мой, Женя, давай я останусь? Женя, я брошу всё и останусь! С тобой останусь!

- Пожалуйста, Рита, - Женя чувствовал, как солёные слёзы жгут глаза, но сдерживался. Он не хотел, чтобы Рита видела его таким: разбитым и несчастным. - Пожалуйста, девочка моя. - Он мягко взял в ладони её лицо и осторожно вытер большими пальцами капельки слёз. - Не плачь из-за меня, я этого совершенно не стою.

- А это уж моё дело: о ком плакать, - Рита улыбнулась сквозь слёзы. - Я позвоню тебе, Женя. - Она поднялась на цыпочки и поцеловала его напоследок: быстро и солёно, а затем почти бегом направилась к пускавшему зловонный дым «ЛиАЗу».

Глава 11. Гамаюн

Клубы пыли, поднятые автобусом, увёзшим студентов, осели на отсыпанной гравием дороге, заметённой прибрежным песком. Вокруг пахло солью, пылью и бензином, нотки которого растворялись с каждым мгновением.

Женя так и не сел в машину, продолжая стоять спиной к дороге, по которой уехала в аэропорт Рита. Горло жгло раскалённым полуденным воздухом, а мельчайшие песчинки норовили забиться в глаза, горевшие огнём. Сердце билось ровно, он даже удивился этому, но холодный ком гнездился в груди маленьким Чужим, который всё рос и грозил вскоре заполнить собой всю ту пустоту, что оставила после себя Рита.

Женя устало прикрыл глаза, упёрся руками в крышу машины и склонил голову. Волосы упали на лоб, но сейчас ему было всё равно. Он чувствовал, что фарфоровая маска, которую он носил сам и сумел разбить у Риты, дала трещину, покрывшись тонкой сеткой разломов.

Хотелось кричать. Женя до судороги в пальцах сжал горячую крышу «Жигулей». В голове шумело, и мысли - непривычные, странные - рвались наружу.

- Рита Громова, - негромко произнёс он её имя, словно пробуя на вкус. - Гори ты синим пламенем!

Она ведь сгорела. В его глазах. Что она там про них говорила? Что они похожи на расплавленные адским пламенем сапфиры? Или на перья райской птицы, несущей смерть - Гамаюна?

- Сирин недоделанная.

А сердце рвалось на части.

Ему не семнадцать лет, чтобы страдать по рыжей, как ведьма, девчонке, имя которой и было именем ведьмы из романа Булгакова. Спирт она пила, жёлтые цветы сразу выкинула, когда он сказал, что они воняют. А розы ей нравились. Женя вспомнил, как залез в палисадник в деревне и сорвал с куста россыпь светло-алых мелких роз.

- Я ведь люблю тебя, дура.

Ударив кулаком по нагревшейся крыше «Жигулей», Женя побежал на пирс. Он не знал, что им руководило. Хотелось просто двигаться, делать что-то, но не оставаться наедине со своими мыслями, разъедавшими душу подобно кислоте.

Жене казалось, что ему на мозг капает слюна ксеноморфа.

Синее море пахло солью и водорослями, а вода манила. Женя решил, что неплохо было бы искупаться: прыгнуть рыбкой в воду.

«Башкой об камни». - Сразу за пирсом под водой вдоль всей линии берега скрывались большие скользкие каменные блоки. Своеобразное средство от дураков, которым не терпелось примерить на себя роль великих пловцов.

Солёный ветер дул с моря, но в это мгновение лёгкий порыв, гнавший песок и пыль с берега, донёс до Жени сладковатый запах медоносных цветов.

«Пожалуй, вечерком я нажрусь», - эта мысль странным образом согрела и приподняла настроение, хотя в обычном состоянии Женя ни за что бы так не поступил.

Эйфория на грани с истерикой охватила его, заряжая безудержным весельем, пока Женя широким шагом направлялся к белёному дому в конце улицы.

- Ку-узьми-ич! - прокричал он, глядя в распахнутые резные окна, за которыми виднелись просторная кухня и сидевший за столом пасечник. - Ты что-то говорил про медовуху?

- Твоя Ритка уехала, - понимающе произнёс Кузьмич, доставая откуда-то из воздуха бутылку с медовухой, когда Женя уже зашёл в дом и сидел на прохладной кухне за накрытым скатертью столом. - На душе тоска. Хочешь поговорить?

- Да что-то пиздец, как грустненько, - вяло ответил Женя, глядя на то, как гранёный стакан наполняется светло-коричневой жидкостью. Стоявшая рядом нехитрая закуска и бесполезный сейчас пузатый самовар не вдохновляли совершенно.

- Пей до дна, - ухмыльнулся Кузьмич. - У меня есть ещё.

Женя с сомнением покосился на полный стакан медовухи, а затем, от души выругавшись, осушил его. Сладковатая жидкость пролилась в желудок быстро и легко, не оставив неприятного послевкусия, лишь желание выпить ещё. Утопиться, словно в море, в медовом хмелю.

Кузьмич, улыбаясь, наливал ещё, рассказывал истории про молодость, про войну, про всё на свете. Женя слушал его, окунаясь в атмосферу мира, который навсегда для него исчез. Если раньше он думал, что сохранил в себе осколки прошлого, то теперь был уверен, что окончательно перешёл в новый мир: Рита Громова не оставила ему никаких шансов.

День неумолимо близился к вечеру, и в сумерках Женя с удивлением обнаружил, что он, сидя напротив изрядно захмелевшего Кузьмича, поёт дуэтом песню про коня: