Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

– Все разрушение начинается с мыслей о том, что другие отличны от тебя. Чтобы быть жестоким с кем-то, нужно считать его не таким, как ты. Нужно сделать его чужаком. Словно в наших венах не течет одинаковая кровь, словно мы не дышим одним и тем же воздухом. Никто не может проявлять жестокость к такому же, как он. Но стоит счесть другого человека отличным – и все меняется. Это губит наш мир. Мы не можем быть разными. Все мы – часть одного Бога. Мы никогда не одиноки.

– И поэтому Храм был разрушен?

– В Тиша Б’Ав был разрушен не только Храм. В этот день зло вошло в этот мир. Да, ты права, во времена Храма мы разрушили себя изнутри. Мы были подобны младенцу, пытающемуся вырваться из материнской утробы, потому что он не может быть един с матерью. Но младенец не может дышать самостоятельно. Ты знала, что во время разрушения Храма мы проявляли жестокость друг к другу, и Бог собирался убить всех нас, но Он так сильно любил нас, что позволил вместо этого сжечь Храм. И Ему стало некуда идти. Я не возьму подушку.

С этими словами Ехезкель положил голову на камень и укрылся одеялом.

– Когда-нибудь Тиша Б’Ав будет праздником, – прошептал он, когда мы все улеглись. – Мы будем учиться. Мы снова будем едины, и этому научит нас Тиша Б’Ав. Мы будем танцевать все вместе и есть восхитительную пищу. И никто не поверит, что когда-то в этот день мы постились. Вот увидите, когда-нибудь мы будем праздновать Тиша Б’Ав!

– Он стал таким взрослым, – прошептала мне Лия, когда Ехезкель заснул.

– Ты можешь поверить, что это наш младший брат? – спросила я.

Мы посмотрели на подростка, который спал на камне.

– Надеюсь, он прав, – сказала Лия.

Мы не знали, что грядет. Мы не знали, что скоро станем чужаками – и даже перестанем быть людьми – и на нас обрушится величайшая жестокость в мире. Все, о чем в ту ночь говорил Ехезкель, сбылось через год. Весь мир, каким мы его знали, затрещал по швам и взорвался, неся смерть и разрушение всем и вся. И это потому, что мы не научились любить ближних, как самих себя… не поняли, что все мы – часть единого целого. Остались люди, которые хотели отделиться, и, отделяясь, они разрушали саму сущность того, что делает мир цельным. И у мира не осталось выхода, только взорваться. Так раковая опухоль разъединяет клетки тела, пока все органы не разрушатся, а тело не умрет.

Лето прошло без событий. Когда наступил сентябрь и верхушки деревьев начали золотиться, мы с грустью отправились домой. На прощание мы обняли деда с бабушкой, всех тетушек и дядьев.

– Увидимся следующим летом! – твердили они, махая нам.

Мы махали им в ответ.

– Обязательно!

Глава 31

И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое.

Вспоминаю дни древние…

Псалтирь 142:4–5

Дудерштадт. Военный завод. Ноябрь 1944.

Через несколько недель после прибытия в Берген-Бельзен нас посадили в машины. У меня не осталось никаких сил, чтобы думать, что ждет нас впереди. Грузовики покатили вперед, подскакивая на ухабах. Я очнулась, когда у грузовика открыли задний борт. Нас сгоняли с автомобилей посреди густого леса. Вокруг были тысячи деревьев. Ветви их укрывали и прятали нас. Я увидела три барака, окруженные высокой оградой из колючей проволоки. Повсюду бегали охранницы в армейской форме с автоматами наперевес. Они громко орали, приказывая построиться шеренгами по пять. Целый день мы ничего не ели, поэтому строились недостаточно быстро, и они колотили нас прикладами, чтобы мы поторапливались. Потом нас отвели в бараки, где нам предстояло спать. Более всего они напоминали военные палатки, о которых я читала. В бараках были построены многоярусные нары.

– Спите, свиньи! – рявкнула эсэсовка и закрыла двери.

Утром раздался резкий свисток, и в барак вошла та же вчерашняя охранница. Собрав все оставшиеся силы, я слезла с нар. Перед бараком стояла другая эсэсовка с большим горшком. Мы передавали горшок из рук в руки. Когда подошла моя очередь, я увидела, что там ячмень. Я поднесла горшок к губам и сделала маленький глоток – ну чистый яд!

– Шнель! – заорала эсэсовка.

Некоторым девушкам еды не досталось.

– Быстро! Быстро!

Мы вышли за ограду. Было темно и холодно. Высоко в небе сияла луна. Было не больше трех часов утра. Нас шеренгами по пять повели по длинной заснеженной дороге.

Мы шли около двадцати минут, и вот впереди показалось большое здание L-образной формы. Входя в здание, мы молчали, не зная, чего ожидать. Оказалось, что это фабрика. Повсюду стояли длинные столы, в серых металлических стенах были проделаны крохотные окошки. На фабрике уже работало множество поляков. Между столов расхаживали военные. К нам подошел молодой солдат.