Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

– Вы будете работать здесь, на военном заводе. Я – ваш управляющий. Вы получите разные задания. Каждый будет выполнять ту работу, которую ему поручат. Двигаться, пока вам не разрешат, запрещено. Вы будете работать идеально, иначе вас расстреляют тем самым оружием, которое вы будете чистить или чинить. Вы поможете нам делать оружие для борьбы с нашими врагами. Ждите распределения.

Он показал нам, куда идти. Меня поставили перед большим ящиком с оружием. Рядом стояло деревянное корыто с водой. Мне хотелось напиться из него, как лошади.

Солдат подошел ко мне.

– Ты должна чистить это оружие и пули, пока они не будут блестеть, как солнце. А потом складывай их в другой ящик. Приступай, чего ждешь? – с этими словами он пнул меня по голени.

Я согнулась над корытом и опустила туда пули. Все вокруг занимались разной работой. Ханка стояла рядом со мной, Лия – напротив. Все усердно работали, но, хотя руки были заняты делом, голова у меня сильно кружилась. Я подняла глаза на окошко. Между ветвями деревьев видны звезды на черном, бархатном небе. В глазах у меня помутилось, потом зрение вернулось. Все вокруг расплывалось, потом обретало четкость, потом снова расплывалось. Я сосредоточилась на деревянном корыте, смотрела на деревянные планки, и они становились почти знакомыми. Неожиданно корыто превратилось в то самое, что стояло на нашей кухне. Стены завода превратились в стены нашей кухни. На сером цементном полу появился бирюзовый половичок. Открылась наша красная дверь, и появился дядя Давид.

– Смотрите-ка, Рози перемыла всю посуду, – сказал он. – Кому-то пора выходить замуж.

– Придержи коней, Давид, – засмеялась мама. – Ей всего шестнадцать, а посуду она моет с восьми лет.

– Давид только об этом и говорит, потому что думает только о своей калле, Ханке, – сказала я.

– Ханка, Ханка, Ханка, – затараторила Лия. – Давид думает только о Ханке!

– Прекрати дразнить дядю, – со смехом сказала мама. – Это неуважение!

Давид тоже засмеялся и стукнул Лию книжкой по голове.

– Ханка, Ханка, Ханка, – пропела Лия.

– Ухожу, – объявил Давид.

– Хорошо, хорошо, мы будем молчать, – быстро пообещали мы с Лией. – Останься!

– Ну хорошо, – согласился Давид, сел на диван и скрестил длинные ноги. – Но только из-за аромата, исходящего из духовки.

– О, пора ужинать! – обрадовалась Лия.

Она вытащила стул из-под швейной машинки и помахала руками.

– Рози, хватит возиться с посудой, – сказала мама. – Накрывай на стол.

Я достала вытертые насухо тарелки и поставила их на стол – по одной перед каждым стулом. Одну для мамы, одну для меня, одну для Лии, одну для Ехезкеля, одну для дяди Давида. По обе стороны тарелок разложила ножи и вилки, сложила крахмальные салфетки и положила их под тарелки. Мама сняла с плиты хлеб. Мы смотрели, как она режет его на куски и пар поднимается к потолку, затем налила в небольшую мисочку оливковое масло, посыпала солью. Мама вытащила гороховый суп и блюдо сладкого картофеля.

Я открыла дверь и высунула голову.

– Ехезкель! – закричала я. – Пора ужинать!

– Очень воспитанно! – фыркнул Давид.

– Да уж, не как твоя подружка, – высунула язык я.

– Она мне не подружка, а невеста, – возмутился Давид.

– Я решила вас накормить, чтобы вы, наконец, успокоились, – сказала мама.

– А я буду дразнить их еще сильнее, – сказал Давид, отведав маминого супа.

Мама выбрала отличную тактику – макая горячий хлеб в восхитительный гороховый суп, мы мгновенно умолкли. Мы наслаждались теплом, разливавшимся по телу. Мы ели и ели, пока желудки наши не смогли вместить ни крошки. Суп наполнил энергией каждую клеточку моего тела. Я чувствовала себя живой и полной сил. Все тарелки были абсолютно пусты, и мы с Лией сложили их в корыто. Я начала мыть и вытирать посуду, но неожиданно меня охватила страшная усталость. Меня потянуло вниз. Я больше не могла стоять. Я взяла ящик, куда должна была складывать тарелки, перевернула и положила на него голову, все еще оставаясь на ногах.

– Я повешу тебя прямо здесь! – раздался зловещий голос.

Глава 32

Сердце мое поражено, и иссохло, как трава…

Псалтирь 101:5

Дудерштадт. Ноябрь 1944.

Я открыла глаза и снова очутилась на холодном заводе. Передо мной стоял молодой эсэсовец и смотрел мне прямо в глаза. Увидев, что я очнулась, он отступил на шаг назад. Он был молод, но глаза у него источали ледяной холод. Он был так коротко подстрижен, что казался бритым, в точности как я.

– Видишь ту балку на потолке? – спросил он, снова наклоняясь ко мне. От него пахло табаком, и я сразу вспомнила своего зэйде. Это придало мне сил. – Я повешу тебя на той балке. Я обвяжу веревку вокруг твоей шеи, лично подниму тебя по лестнице и повешу тебя. Ты будешь висеть, как кукла, и умрешь! Что ты о себе возомнила? Спать посреди рабочего дня?! Ты выспишься, когда будешь висеть над всеми этими девками! И я оставлю тебя висеть там, пока кожа твоя не начнет кусками отваливаться прямо им на головы!

Краем глаза я заметила более взрослого солдата. Он подошел к молодому и прислушался.