Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

Через несколько дней в городе появился мужчина из Польши. Жена мясника накормила его в своем доме. Он проглотил все, что она ему предложила, за три минуты. Я тоже его видела. Он напоминал настоящего безумца – грязные волосы, неровно обкромсанная борода. Он твердил о том, что в Польше евреев убивают. Мы слышали подобные слухи, но считали их просто слухами и не собирались переживать из-за слов какого-то сумасшедшего. Мы же не в Польше. Мы живем в Венгрии, а в этой стране с нами ничего не случится.

– Рози собирается замуж, – поддразнила меня Лия.

– Ему придется вести себя с тобой хорошо, иначе будет иметь дело со мной, – серьезно сказал Ехезкель.

– Ха! Очень он тебя испугается с твоим-то фингалом под глазом, – засмеялась я.

Все засмеялись. Конечно, здесь с нами не может случиться ничего плохого.

Часть III

Глава 29

Извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь – хвалу Богу нашему. Увидят многие и убоятся и будут уповать на Господа.

Псалтирь 39:3–4

Берген-Бельзен. Ноябрь 1944.

Когда мы добрались до места, было уже совсем темно. Спрыгнув с поезда, я задрожала. Казалось, что окружающая темнота вошла в меня и мгновенно лишила меня последней радости. Осталась лишь холодная, зияющая пустота. Эсэсовцы повели нас через болотистое поле к какому-то амбару. С каждым шагом ноги мои немели все больше. Деревянные сабо были такими тяжелыми. Я вся дрожала. Когда мы добрались до здания, эсэсовцы приказали нам снять обувь, потом открыли широкие двери и загнали нас внутрь дубинками. Я рухнула на девушку, которая шла передо мной, а Лия приземлилась на меня. Мы двигались вперед, но не шагом. Я дотянулась до лица и почувствовала под пальцами грязь. Я попыталась встать, и это мне удалось, но жидкая грязь доходила мне до щиколоток.

Было так темно, что мне приходилось проталкиваться вперед. Ужасное чувство, зародившееся в глубине души, усиливалось. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что амбар накрывает настоящее болото. Повсюду была грязь – и никаких нар. Лия держалась рядом со мной, но Ханку я, похоже, потеряла. Эсэсовцы захлопнули двери, и мы поняли, что нам предстоит жить здесь. Никто не мог держаться на ногах – так голодны мы были. И вдруг все мы зарыдали, падая друг на друга, словно уже были трупами. Я лишилась сил и рухнула в грязь. Темнота сомкнулась надо мной. Мне хотелось, чтобы жидкая грязь, на которой лежала, поглотила меня целиком. Склизкая грязь попала мне в уши. Комья грязи и экскрементов облепили шею и бедра. Я замерзала и умирала от голода. Крики и стоны отдавались от стен – крики людей, мечтавших только об одном: чтобы все кончилось. Грязь поднялась выше и достигла спины. Я вся была облеплена грязью. Лия положила свою голову на мою. Я закрыла глаза и закричала, как все остальные. Это было самое ужасное место из всех, где я была.

Неожиданно из угла амбара раздалось какое-то плавное бормотание. Постепенно крики стихли, и воцарилась потрясенная тишина. Бормотание стало громче. Кто-то пел. Голос становился громче, все стихли. Неожиданно я поняла, что это.

– Лия, это поет Фейга[42], – прошептала я. Этот голос я узнала бы повсюду.

– Точно, – шепнула в ответ Лия.

Мы замолчали и стали слушать пение.

Моя двоюродная сестра Фейга всегда прекрасно пела, недаром ее имя означало «птичка». У нее был самый прекрасный в мире голос. Когда мы ездили к родителям моего отца в деревню, она всегда была там. Показывая нам ферму, она мурлыкала себе под нос, а потом начинала петь в полный голос. Голос ее напоминал маленькие колокольчики, которые подвешивают, чтобы они звенели на ветерке. Он был высокий и чистый, как родниковая вода. Когда она пела на ферме, казалось, что зеленая трава, синее небо и полевые цветы начинают танцевать.

А сейчас Фейга лежала в грязи вместе с нами, и я не могла поверить собственным ушам. Она пела. Фейга пела все громче, и стоны и крики полностью прекратились. В грязном, сыром амбаре воцарилась тишина. Фейга пела: