Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось

Дни и ночи слились в одну непрерывную череду. Мы часто слышали, как над нами пролетают самолеты. Иногда доносились звуки далеких бомбардировок. Говорили, что это самолеты союзников, которые хотят освободить нас. Однажды среди ночи я проснулась и обнаружила две шишки на груди и одну под мышкой. Шишки были твердыми и напоминали резину. Они перекатывались под кожей.

– Что это такое? – спросила я у соседки, которая была здесь дольше меня.

– Опухоли, – ответила она. – Я видела такое у других девушек в Освенциме. Нам в еду подмешивают бром, чтобы не было месячных, а это лекарство вызывает опухоли.

– И что делали другие девушки?

– Они не обращали на это внимания.

– А что мне делать?

– Может быть, обратиться к врачу? – пожала плечами она.

– Да, я так и сделаю.

До появления эсэсовки с едой, я выбралась с нар и пошла к доктору. Я слышала, что рядом с бараком в небольшом домике работает доктор Ривка. Я вошла в домик и дождалась появления пожилой женщины.

– У меня появились шишки на теле, – сказала я. – Избавьте меня от них.

Женщина выглядела очень усталой. Когда я сказала про шишки, она кивнула, словно уже не раз видела такое.

– Давай-ка посмотрим. – Она расстегнула мою форму. – Поверить не могу! Боже правый!

Она быстро заговорила по-польски. Я испугалась: наверное, ее напугали мои шишки?

– Да это чудо какое-то! В этом аду, среди этих лишений, ты сумела остаться такой чистой! Да ты просто сияешь! Ты совершила настоящий подвиг!

Я улыбнулась, и она похлопала меня по стриженому черепу. Но потом лицо ее опечалилось, и она покачала головой.

– Эти шишки убьют тебя, но у меня есть только тупой ржавый нож. Ни обезболивания, ни лекарств – только нож. Но если оставить эти опухоли, ты точно умрешь. Если я попытаюсь их удалить, ты либо выживешь, либо умрешь.

– Удаляйте, – мгновенно ответила я.

Она покачала головой.

– Посмотри на этот нож. Посмотри, что у меня есть. Только этот нож. Они называют меня доктором, но это издевка. Ни лекарств, ни спирта, ни малейшего обезболивания. Как сделать это одним лишь ножом?!

Я посмотрела ей прямо в глаза.

– Доктор, пожалуйста, мне надо вернуться домой! Пожалуйста, удалите их!

– Другого выхода нет, – кивнула она.

– Мы должны это сделать, и сделаем!

Мне не было страшно. Я хотела лишь удалить опухоли.

– Ну тогда садись на стул и держись обеими руками.

Я подчинилась и закрыла глаза. Доктор положила руку мне на грудь. Рука ее была холодной, но твердой и уверенной. Ритм сердца у меня немного успокоился.

– Мне так жаль, – сказала она, беря нож и рассекая мою кожу.

Сначала я ничего не почувствовала, хотя видела, как расходится кожа и начинает течь кровь. Кровь текла быстро, словно заключенный, который провел долгие годы в тюрьме, наконец-то вырвался на свободу. Но потом пришла боль. Я ахнула. Мне нечем стало дышать. Доктор ввела пальцы в рану и расширила ее, а потом снова взялась за нож и провернула его внутри. Никогда в жизни я не испытывала такой боли! Я зажала рот рукой, чтобы приглушить крик. Доктор вытащила опухоль размером с виноградину и положила ее на стол, а потом взяла тряпку, прижала ее к груди, и кровь застучала, недовольная, что ее не выпускают. Наконец, боль начала понемногу стихать.

– Теперь подними руку, – сказала доктор со слезами на глазах.

Я подняла руку над головой, закрыла глаза, и снова пришла острая боль. Разрез, разрез, еще разрез. Доктор орудовала у меня под мышкой. Я почувствовала, что глаза у меня закатываются, подступает тошнота. Я потеряла сознание. Доктор ударила меня по щеке, и я очнулась. Она снова перевязывала меня.

– Ты отлично держалась, моя маленькая чистая девочка, – сказала она, и вдруг я увидела рядом с ней маму.

Мама стояла рядом и вытирала мне лоб холодной мокрой тряпочкой, как в детстве.

– Выпей апельсинового сока, мамале.

– Я не могу, мама! Пить слишком больно.

– Выпей, детка, – мама поднесла чашку к моим губам.

– Но меня вырвет. Это слишком больно.

– Я знаю, детка, знаю… Но ты должна пить.

– Меня тошнит, мама! Я не хочу пить! Мне слишком больно! Слишком больно…

– Шшш… Просто открой рот… Это поможет…

Я рухнула в ее руки, и она влила апельсиновый сок в мой рот, а потом держала, когда меня скрутило и вырвало.

– Ты правильно поступила, – сказала она, когда я перевела дух. – Мне так жаль, что ты болеешь, детка. Вскоре тебе станет лучше. И она ушла.

Доктор перевязала меня и положила на раны белые марлевые салфетки.

– Ты отлично справилась. Опухолей больше нет.

– Спасибо, доктор.

– Не благодари, сейчас напишу тебе освобождение – ты не сможешь работать, пока раны не заживут. Хорошо?

– Более чем хорошо.

Чтобы не упасть, мне пришлось держаться за стул.

– Ты поправишься, – сказала доктор. – Возвращайся в барак.

Я медленно побрела по заснеженной тропинке. Меня качало, все болело, но это стоило того. Со мной все будет хорошо!

На следующее утро охранница, войдя в барак, обнаружила меня на нарах.

– Что это ты себе позволяешь, ленивая свинья?! – заорала она. – Да я тебя убью! Почему ты до сих пор не встала?!

Я показала ей записку от доктора, она прочла и поняла, что я освобождена от работы, пока раны не заживут.