Рыжая племянница лекаря. Книга 3

— Зато ты можешь быть уверена, что этот союзник не пошевелит и пальцем, чтобы спасти Лодо, — заметил демон. — Ведь ты боишься именно этого? Не желаешь подпускать меня к своему сокровищу — едва живому и c напрочь выжженными мозгами. Тронь его, скажи хоть слово — и чары осыплются, а вместе с ними и твоему плану конец. Не так уж много у тебя сил и золота, чтобы взять Астолано приступом. Тебе нужен наследный принц — и его ты хранишь, как зеницу ока, да еще и собираешь ему приданое, чтоб он вернулся на родину не безвестным бродягой. Скажи-ка, ведь ты торопишься отправить его к тестю, в Лирмусс? Что он там должен получить — облезлую корону Лаэгрии и ее потрепанные войска?

В усталом и слабом голосе его послышалось что-то вроде насмешки, и ведьма вспыхнула.

— Не смей!..

— До сих пор поверить не могу, что ради фантика побогаче для своей пустышки ты решилась связаться с Темным Двором, — покачал Хорвек головой. — Да еще пошла на обман. Что гнев людской в сравнении с гневом высших существ? Если один крестьянин, задолжав другому три медяка, решается на грабеж и убивает… допустим, королевского советника — его все назовут отчаянным глупцом. И никто не усомнится в том, что глупца вскоре ждет четвертование… Разве что найдется другой вельможа, которому смерть советника на руку…

— Что ты хочешь сказать? — медленно процедила Уна, вскинув голову и резко дернув поводья. — Уж не намекаешь ли ты, что я стану пешкой в игре высших существ?

— Лучше быть живой пешкой, чем мертвым предателем, — отозвался Хорвек, точно так же останавливая коня. — А ты обречена, едва только мое сердце перестанет биться и черное зеркало в покоях владыки Темного Двора помутнеет. Звон похоронных колоколов нашего мира не будет слышен людям, но в твоих ушах он будет звучать и день, и ночь. Я не извлеку никакой пользы от того, что твои планы расстроятся, Уна. А ты встанешь на край своей могилы, едва только мой план окажется под угрозой. Так что не тяни время и сделай так, чтобы я не подох прямо сейчас. К тому же… с пешками не обмениваются клятвами вечного перемирия, не так ли?

И он, видимо, растратив последние силы на эту речь, начал заваливаться вбок. Я, спрыгнув с коня, попыталась его подхватить, но он утянул меня за собой, и я разве что смягчила удар. Уна, в мановение ока оказавшаяся рядом, отшвырнула меня в сторону с нечеловеческой силой.

— Прочь! — пронзительно выкрикнула она, и я поняла, что ведьма по-настоящему испугана. В словах Хорвека была заключена жестокая правда, которую даже она не могла отрицать. Но не один лишь страх был причиной ее волнения — я ревниво читала это в каждом ее прерывистом вздохе, в горящих глазах, в едва заметном румянце. Последние слова Хорвека… мы обе поняли их одинаково: Рыжая Уна по сей день оставалась для него чем-то особенным и важным. А поклонение требуется чародеям столь же сильно, как и самой магии. «Я предала и погубила его, а он все равно мой, мой!» — тревога на ее лице сменялась торжеством, а руки торопливо разрывали рубашку, чтобы добраться до сердца, превращающегося в пепел.

Я попятилась и зажмурилась — мне не хотелось видеть этого колдовства.

Рана на руке заболела, начала кровоточить — магия Хорвека ослабевала вместе с ним. На повязке проступили темные пятна, и смутное ощущение опасности заставило меня спрятать руку под плащ. Уна творила свое колдовство, странно изогнувшись над Хорвеком, а ее спутники, спешившись и бросив своих лошадей, безмолвно стояли вокруг, повинуясь какому-то неслышимому указанию — цепь живых мертвецов, охраняющих своего собрата. Но Мике среди них не было.

Я отступила еще на шаг, и еще — прежде чем отважилась оглянуться.

Он стоял позади меня, жадно принюхиваясь.

Мне следовало испугаться, но я давно привыкла превозмогать страх. Все, что я могла потерять, было потеряно в тот миг, когда Хорвек заключил перемирие с ведьмой. Все — кроме жизни, но я теперь ценила ее весьма низко.

«Мике, — я обратилась к нему мысленно, не отводя глаз от его зрачков, светящихся ледяным синим светом. — Ты помнишь меня? Ты слышишь меня? Что она с тобой сделала? Я так старалась тебя спасти — неужели ты все забыл?..»

Мне показалось, что на его лице отразилось замешательство — чувство, свойственное в большей степени людям, нежели зверям. Мике пытался вспомнить — я была уверена в этом, — и, следовательно, он слышал мой призыв, но не понимал, о чем именно его просят. «Почему я перестала видеть те сны? — горько спрашивала я у себя. — Я ведь могла спасти его! Что если наша связь оборвалась из-за того, что я боялась и в глубине души не желала возвращаться в тот заснеженный лес? Мне не следовало жалеть себя, я не имела права бояться. И теперь все кончено, он не сможет освободиться из-под власти этой рыжей твари…»

Возможно, он просто чуял запах крови, но губы его приоткрылись, словно он силился что-то произнести.

«Прости меня, Мике, — я медленно двинулась к нему, заставляя себя верить, будто он слышит мои мысли. — Мне не удалось, но я пыталась, клянусь!..»