Рыжая племянница лекаря. Книга 3

Осень в том году выдалась теплой и тихой, и Глаас не смог устоять перед искушением: единожды виденный Астолано в ту пору мерещился ему во сне и наяву. Тайная сила влекла его в королевский город — или он внушил себе это, ища оправдания для собственной глупости. Вместо того чтобы отправляться на зимовье в тихий Янскерк, где его ждала жена, разбойник который вечер попивал вино в одной из столичных харчевен, сам не зная толком, чем ему заняться. Как он сам говорил, невольно усмехаясь, рука в ту пору у него была столь же тяжела, как и сейчас, а нрав — куда более вспыльчив. Уже тогда за его голову восточные купцы, не желавшие отказываться от торгового пути через Сольгерово поле, сулили щедрое вознаграждение, но вряд ли хоть кто-то мог предположить, будто тот самый Глаас с пустошей окажется настолько дерзким, чтобы пропивать награбленное в столичных кабаках.

И надо же такому было случиться, что в ту же харчевню ближе к полуночи зашел человек, по бледному и исхудавшему лицу которого любой бы угадал, что жить бедняге осталось недолго. А Глаас, видевший чуть больше, чем прочие, увидел, что вместе с поздним гостем в харчевню вошло проклятие, наведенное колдуном. Чары эти были губительны, и оставалось только догадываться, чем невысокий молодой человек так насолил неизвестному чародею. Колдовство высасывало жизнь безжалостнее любой болезни, и юноша знал о своей судьбе — это угадывалось по его обреченному взгляду.

Искать исцеления от проклятия чародея следовало у другого колдуна. И сейчас, и десять лет тому назад о таком не заговаривали с первым встречным, но проклятые знают свой срок и оттого куда храбрее прочих.

«Я чувствую, у вас есть то, что может меня спасти» — сказал юноша, усевшись напротив мастера Глааса — словно тот его приглашал или договаривался о встрече. Голос юноши срывался, глаза помутнели, но взгляд их все равно оставался цепким и разумным. «Оно у вас, я знаю. Это какое-то волшебство и только оно может помочь!» — продолжал он с такой уверенностью, что одна рука мастера Глааса невольно потянулась к медальону, скрытому под одеждой, а другая — к ножу, перерезавшему не одну глотку.

— Проваливай! — огрызнулся он. — Знать не знаю, о чем ты болтаешь! Да и сам ты, похоже, не понимаешь, о чем говоришь, иначе не кричал бы о том на весь город.

— Я знаю, о чем говорю, — голос у юноши был слабым, но говорил он без тени сомнений или колебаний. — Кому, как не мне нынешнему, смыслить в колдовстве. И у меня нет времени на осторожность. Я проклят колдуньей, спасти меня могут только чары. А они при тебе имеются. Если бы тебя похоронили заживо, если бы воздуха в твоем гробу оставалось на три вздоха — разве не почуял бы ты свежий воздух, откуда-то проникший в твою могилу? Оно здесь, здесь...

И худая рука, с намертво въевшимися в в кожу пятнами, потянулась к шее Глааса, безошибочно указывая: там, под грубой курткой, под рубахой спрятана крошечная зеленоватая косточка, бережно оправленная в серебро.

— Оно-то может и здесь, — проворчал Глаас, в ту пору отличавшийся приветливостью в той же мере, что и ныне, — но если не приберешь свои руки от меня, то подохнешь не от проклятия, а от кое-чего иного, и гораздо быстрее, чем думаешь.

Его собеседник, конечно же, обезумел от страха, но не настолько, чтобы не понимать, с кем связывается. Мастер Глаас в ту пору уже обжился на Сольгеровом Поле, повидал там немало темных чудес, и на его лице еще свежи были отметины после недавних приключений. Разбойное дурное нутро угадывалось в нем с первого взгляда. Измученный злыми чарами молодой человек, по виду которого любой сказал бы, что никогда прежде этому хрупкому юному господину не доводилось рисковать своей жизнью в драках, не мог всерьез угрожать разбойнику — даже стоя на краю собственной могилы.

— Я заплачу, — торопливо сказал юноша. — Я скопил немало денег. Отдам все, только продай мне колдовство, которое меня спасет.

Глаас с недоверием осмотрел юношу: внешне тот ничуть не походил на купца, да и к благородному сословию отнести нового знакомца не получилось бы. Пятна на руках выдавали неприглядную истину: много лет молодой человек возился с богомерзкими колбами и ретортами, а дворянину подобное не пристало. В существенную прибыль от алхимических затей Глаас не верил: ему доводилось пару раз грабить странствующих алхимиков — все имущество этих малопочтенных господ в ветхих мантиях состояло из сундуков, полных зловонных порошков и экстрактов. В южных землях алхимию считали сродни колдовству, оттого попасть нынче на службу к щедрому знатному покровителю, как это случалось в прошлом, служитель колб никак не мог, а уж выпарить полновесное золото из навоза, видимо, доводилось только единицам из них.