Рыжая племянница лекаря. Книга 3

— Кто-кто сидел на моем стуле? — медленно и нараспев произнесла она, усмехаясь. — Кто-кто пил из моего кубка?..

В тот миг я поняла, что для меня все кончено — разум говорил, что выхода нет, ловушка захлопнулась. Но мое тело подчинялось не разуму, а страху, и оттого я пыталась отступить, броситься в сторону, ползти, забиться в первую попавшуюся щель. Мне не дали ступить и двух шагов — чья-то стальная рука схватила меня за волосы и швырнула к ногам рыжей ведьмы. От удара перехватило дух и потемнело в глазах. Я видела только блеск золотого шитья, украшавшего подол ее платья. А затем мерцающие узоры колыхнулись, ожив на мгновение, и из-под бархата показалась крошечная, почти детская ножка — чародейка наступила на мою руку, безжалостно, до хруста впечатывая ее в пол. Я вскрикнула, приходя в себя от боли — и она довольно рассмеялась.

— Поднимите ее! — приказала она.

«Как рано! Слишком рано!» — наверняка я думала и о чем-то другом, но позднее, вспоминая события того вечера, мне казалось, что то была единственная мысль, пронзительный крик отчаяния, разрывавший мою голову изнутри. Да и что еще могут думать люди, заглянувшие в глаза собственной смерти? Кто готов к встрече с ней? От ужаса я ослепла и оглохла разом, задыхалась и тряслась всем телом, отчаянно желая, чтобы это оказалось очередным ночным кошмаром. Но в черноте, залившей мир вокруг меня, уже мерцало нежно-молочное сияние, проступал бледный прекрасный лик — и я затихла, пораженная и испуганная его нечеловеческой красотой.

До сих пор мне приходилось только воображать лицо рыжей ведьмы, доверяя рассказам Хорвека или той девчонки, дочери служанки из таммельнского замка. Я видела чародейку во сне — среди заснеженного леса, истоптанного следами маленьких босых ног. Но в тех снегах она оставалась вечным ребенком — тем самым, что накануне принес в жертву свою семью и не успел еще оттереть руки от крови. А сейчас передо мной стояла женщина в расцвете своей юной красоты — все еще хрупкая и тонкая, словно стебелек, но уже не та измученная девочка, злые зеленые глаза которой жгли меня каждую ночь в Астолано.

Отчего-то я думала, будто на лице ведьмы — сколь бы молодым оно не сохранилось благодаря магии — отразятся прожитые годы, а по глазам можно будет прочесть, как много горя она причинила людям. Но нет — чародейка была совсем иной. Ничего злобного или порочного не угадывалось в ее чертах — напротив, лицо ее выглядело удивительно чистым, юным и чуть печальным. Точь-в-точь как у кротких ангелов, которые с бесконечной скорбной мудростью взирают на мир людей с фресок, украшающих стены богатых храмов.

Глаза, в моих кошмарах светившиеся фосфорической звериной зеленью, оказались безмятежными и глубокими, словно лесные озера. Вовсе не злой колдуньей, не могущественной чародейкой она была, а прекраснейшей из лесных фей, сказочной девочкой-принцессой, спускавшей свои косы из окна заколдованного замка — вот только косы эти были не золотыми, как у ангелов или принцесс, а темно-рыжими, или же скорее винно-красными. Никогда я еще не видела людей такой удивительной масти, а уж блестели ее волосы ярче любых шелковых нитей. Любой бы посчитал себя низким и грубым созданием рядом с этим чудом утонченной красоты, и я ощутила себя некрасивой, отвратительной — настолько, что даже в существовании моем не имелось никакого смысла!..

Наверняка это колдовство, окутывавшее чародейку с головы до пят, вкрадчиво нашептывало, как я ничтожна и омерзительна, но, понимая это, я не могла сопротивляться. О, если бы нас поставили рядом и спросили у толпы, чего заслуживает неотесанная девчонка-простолюдинка, посмевшая нанести жестокое увечье столь прекрасному созданию, то люди дружно выкрикнули бы: «Смерти!». Даже зло, причиненное ею, могло показаться утонченным и прекрасным, а моя правда — грязной и низкой.