Рыжее знамя упрямства

— Велик мой им понравился, — счастливо выговорил Словко. И опять удивился, что не изумляется чуду — второму за несколько минут. Будто так оно все было предназначено. По закону природы, в которой иногда просыпается справедливость…

— Чё, пошутить нельзя?! — взвыл скуластый, изгибаясь. Зеленоглазый направил его головой в куст шиповника. Рядом стояли уже Корнеич и… вот это да! Сам Сергей Евг… то есть Владимирович Каховский, которого Словко знал в основном по альбомным фото Корнеича, а «наяву» видел только раз, давным-давно.

«Угонщики» на четвереньках добрались до своего велосипеда, рванули на асфальт и с вихляньем, но быстро-быстро поехали от греха подальше. Все проводили их глазами и снова посмотрели на Словко.

«А ведь это Салазкин!» — узнал Словко зеленоглазого парня, друга Кинтеля, который года два-три назад часто бывал в отряде. Вообще-то его звали Саня Денисов, а Салазкиным сперва называл только Кинтель, но потом стали звать так многие.

А Салазкин узнал Словко:

— Не может быть! Это растрепанное существо с исцарапанными ходулями и капитанскими нашивками — барабанщик Словуцкий? Раньше ты был на несколько параметров мельче.

— Отставной барабанщик. Но все равно это я, — с удовольствием признался Словко.

— Поведай нам, отставной барабанщик, какая нелегкая занесла тебя в здешние края и втравила в дорожный конфликт? — задал закономерный вопрос Корнеич.

Словко не стал скрывать ничего. Он таял от ощущения счастливой безопасности, от радостных подарков судьбы. В двух словах рассказал про потерю Рыжика и про то, как решил покатить на поиски. «Надо же было что-то делать, раз обещал…»

— Логичное решение, — серьезно одобрил Каховский. — Одно грустно: шансы для находки микроскопически малы…

— Но ведь нашел же! — объявил Словко. И с тихим ликованьем похлопал себя по карману.

Те, кто видят фонарик

1

Решено было, что Словкин складной «Кондорито» свернут и уложат на крышу жигуленка, на багажник. А самого капитана Словуцкого «засунут» на заднее сиденье между Сергеем Владимировичем и Салазкиным и так доставят в город. Словко радостно согласился. Но сначала надо было обработать его «исцарапанные ходули». Кинтель сказал, что не хватит никакой аптечки, нужно «народное средство».

— У вас там осталась, по-моему, треть бутылки…

— Непедагогично… — заметил Каховский. Не поймешь, с подковыркой или всерьез.

— На сей раз обойдемся без педагогики, — сказал Корнеич. — Салазкин, достань…

Тот вытащил из машину бутылку «Аксаковской», она была в самом деле полной на треть.

— Сядь, — велел Корнеич. Словко сел в открытой двери машины, вытянул наружу ноги. Корнеич плеснул на ладони, решительно провел ими по Словкиной «ходуле». Капитан Словуцкий мужественно взвыл.

— Зато жив останешься, — пообещал Корнеич и ту же операцию проделал с другой ногой. Словко хотел взвыть снова, но вспомнил, как вчера терпел похожую (хотя и не водкой) «обработку» Рыжик, и сцепил зубы.

— Теперь грузись, — разрешил Корнеич. Оказалось, что Кинтель и Салазкин уже приторочили велосипед к багажнику. Словко забрался на заднее сиденье. Слева сел Салазкин, справа Каховский.

Поехали.

— Откройте все окна, а то дух, как в самой пропойной забегаловке. Гаишники остановят, вот будет им радость, сказал Кинтель.

— Ну, не от водителя же дух, — заметил Каховский.

— Вы, Сергей Владимирович, рассуждаете с академической логикой. Как и положено деятелю науки, — глядя из зеркальца, сказал Кинтель. — А у гаишников логика своя. Известно какая…

— Говорят, на Украине президент собирается разогнать свою ГАИ, — вспомнил Салазкин.

— До Украины далеко… — сказал Кинтель.

Пахнувший клевером воздух врывался в открытые окна, изгонял из машины «антигаишный» дух.

— А куда это вы катались с бутылочкой? Пикник на обочине? — осторожно пошутил капитан Словуцкий.

— Да уж такой пикник, — вздохнул Корнеич. — На Савельевское кладбище ездили. Помянуть родных и друзей…

— Медведевых? — с пониманием сказал Словко.

— Ну да. Сашу и Кузнечика… А у Дани там братишка и мачеха…

— А еще там журналист Иванов, — добавил Каховский. — Капитан Словуцкий про него, наверно, не слыхал…

— Как это не слыхал! — возмутился Словко. — Это который выручал вас, когда вы тридцать лет назад слиняли из пионерского лагеря! Из-за того, что там директор ваше личное письмо прочитал!

— Точнее, тридцать два года назад, — усмехнулся Каховский. — Неужели и правда эту историю не забыли?..

Корнеич слегка обиделся:

— Я же тебе, Серега, говорил! Это один из коренных мифов «Эспады»!

— Горжусь… — покивал Каховский. — Хотя и печалюсь. При поминании, как быстротекучи годы… Где те романтические времена?

— А сейчас такие же времена, — заступился за свою эпоху Словко. — Рыжик вчера вот так же…

— Да, наслышан, — тут же согласился Каховский. — Он, к тому же, и помладше, чем я тогда был, и дорога была не в пример труднее…

— Рыжик — уникальная личность, — сказал Корнеич. — Он с первых дней впаялся в отряд всей душой. Даже непонятно, как мать не сумела в нем это разглядеть…

— Корнеич, он просится ко мне в экипаж, — вспомнил Словко.