Рыжее знамя упрямства

Ну, как-то все же он понял месяца через три, что я срочник, по призыву. К таким они малость помягче относятся. Мол, подневольные люди… Перевел меня на жительство в сарай, стал давать работу по дому, кормить по-человечески. Только сразу предупредил: вздумаешь бежать — кранты. А куда бежать? Дороги не знаю, дохлый совсем, русских кругом не слыхать. Да и зима уже, а теплой одежды нет. Вот и существовал. Приглядывался, надеялся все же… Ни хозяйка, ни дочки хозяйские ко мне близко не подходили, а Саид иногда в беседы вступал: «Зачем к нам пришел, стрелять начал? Мы тебе чего плохого сделали?» Ну, я прямо как Гринёв перед Пугачевым. Говорю: «Ты же умный человек. Неужели не понимаешь: я присягу давал…» — «А что, — спрашивает, — если присяга, то можно в детей стрелять, в женщин стрелять, в мирных людей стрелять?» — «Это где, — говорю, — я в мирных людей стрелял? Ты видел? Я вообще выстрелить ни разу не успел…» — «Ну да, — спорит он. — А если бы успел, стрелял бы, как Пульман…» — «Какой еще, — говорю я, — Пульман? Пульманы, это товарные вагоны, чтобы зеков возить, они не стреляют…»

Ну, он и рассказал. Был такой армейский капитан по фамилии Пульман. Год назад послали его с группой в пять человек ловить какого-то полевого командира. Сели они у дороги, по ней машина проехала, грузовичок-пикап. Они, видать, остановить не сумели или прозевали и давай палить вслед. Одного мужчину сразу кончили, двоих ранили. Те, кто живой остался, руки подняли: «Мы мирные, мы не боевики, вот документы…» Оказалось, были там, кроме хозяина машины, директор и завуч местной школы, беременная женщина, ее племянник — парнишка лет шестнадцати и старик-пенсионер… Пульман и его люди документы проверили, видят: промашка вышла. «Ну, ладно говорят, издержки военного времени, ошибочка. Забирайте убитого и катите в свой поселок…» Но на всякий случай доложили по рации о случившемся майору, который сидел на командном пункте. А тот: «Вы что, с катушек съехали, да? Всех расстрелять, машину сжечь!» Потому что, вроде бы, есть у спецназа такая установка: свидетелей не оставлять…

Ну, Пульман и его братва надели на стволы глушители и в оставшихся четверых… Да, видать, опыта не хватило, парнишка рванул в заросли. По нему вслед… А потом в погоню — раз велено не оставлять никого. Нашли уже мертвого, ему пуля перебила артерию на бедре… Свалили всех в машину, подожгли… Да, опять же не хватило сноровки, сжечь не сумели. А тут по дороге колонна какая-то, начальство, которое вроде бы из местных жителей, но на нашей стороне… Скрыть уже ничего не удалось…

— Я знаю эту историю, — сказал Каховский, — год назад о ней писали. Был суд. Я читал в интернете приговор. Несколько страниц подробного рассказа, в деталях, как убивали ни в чем не повинных людей, а потом вердикт присяжных: «Но поскольку эти военнослужащие выполняли приказ вышестоящего начальства, считать их невиновными…» Гнусная история…

— Да… — сказал Салазкин и прижался затылком к березовому стволу. — История такая… Этот Саид и давай катить на меня: «А вот если бы тебе отдали приказ, разве бы ты не стал стрелять, а?» — «Нет, — отвечаю, — не стал бы. В мирных и безоружных? Никогда». — «А как же присяга?» — «А что присяга? Нет в ней такого, чтобы выполнять преступные приказы…» Улыбнулся Саид своей тонкой восточной улыбкой и говорит: «Поклянись своим богом, что не стал бы». Мне чего терять, все равно не вру. Перекрестился. «Вот, — говорю, — клянусь…» И даже за крестик под воротом взялся… Этот крестик я, кстати, нашел в яме, нащупал как-то на полу среди мусора. Видать, кто-то из сидевших раньше меня потерял. Цепочка была порвана. Я ее связал ниткой от рубахи, надел на шею… До той поры никогда не молился, не знал даже, верующий я или нет, хотя крестили. А тут стал вспоминать отрывки молитв, которые когда-то слышал случайно. И свои придумывать… Меня этот крестик грел вроде как тот фонарик. И успокаивал. Помогал думать. А думал я в этой яме о тех построениях, про которые мне рассказывал Александр Петрович… Я ведь тогда еще не знал, что его уже нет, разговаривал будто с живым. О хронополе и загадках времени. И… это было вроде как конструирование многомерных фигур в темноте пространства. И в то же время, как музыка… Вспоминались его тетрадки. Александр Петрович почти всегда вручную писал, на компьютере ведь даже таких символов нет, как у него…

— Например, колесико с крылышком, да? — тихо спросил Корнеич.

Салазкин оторвал затылок от березы.

— А ты видел, да? Он тебе тоже показывал?

— Не показывал, а просто оставил тетрадь перед отъездом. На память… Некие доценты потом очень ей интересовались. И тем значком. «Не знаете ли, что это такое?»

Салазкин зло хохотнул (Кинтель быстро оглянулся на него от машины).

— Многие хотели бы знать, что это такое… Непонятно, знал ли до конца сам Медведев… Корнеич, а тетрадка-то где?

— У меня…

— Дашь посмотреть?

— Господи, да совсем отдам! Кроме тебя кому теперь с ней разбираться? Саша тебя, как я понимаю, кой-чему обучил…