Рыжее знамя упрямства

— Я понимаю. Но милиция подозревает наших ребят. В связи с нынешними событиями…

— А-га… В чем еще она их подозревает?

— Не знаю. Пока речь идет об этом…

— У них только подозрения или есть доказательства?

— Прямых доказательств нет. Но… на чем-то же они основываются!

— Они основываются на возможности свести счеты со мной. За мою статью «Писсуары и погоны». О недавних событиях на концерте «Сигизмунда Кары».

— Но при чем здесь дети?!

— Я и говорю, что ни при чем. По крайней мере, наши. Они же не шизофреники, чтобы пускаться на такую авантюру и подводить отряд. Стекла побили наверняка беспризорники, чьим приятелем еще недавно был Тёма Ромейкин… И, кстати, правильно сделали.

— И это вы не стесняетесь говорить при детях!

— Вы же не стесняетесь заставлять барабанщиков выступать на открытии конференции. Той, где будут сидеть глава «Энергорегиона», убившего мальчика, начальник городской милиции, с чьи подчиненные устраивают облавы на подростков, областной министр образования, благословивший новые поборы в школах. И многие другие сановные персонажи с лицами благодетелей и спонсоров…

— Там будут и хирург Протасов, который пытался спасти мальчика! И ваш любимый директор завода Ткачук, который открывает училище для бывших детдомовцев…

— Во-первых, Ткачук в командировке, в Японии. Во-вторых, из-за училища на него дважды заводили уголовное дело… А Протасов и другие порядочные люди скажут, конечно, чиновничьей братии все, что думают. Но зачем там наши ребята?

— Затем же, зачем сегодня… там, в Октябрьском, — отчеканила Аида. — Для ритуала …

— В Октябрьском не было ритуала, — тихо проговорил Корнеич. — Там было прощание с убитым сверстником… И не касались бы вы этой темы… п-психолог…

Аида встала прямо, как на трибуне.

— Даниил Корнеевич. Вам не кажется, что в педагогическом коллективе кл… флотилии «Эспада» происходит раскол?

— Мне это не кажется. Мне это видится с хрустальной ясностью. Но этот вопрос я предпочел бы обсудить с Феликсом Борисовичем Толкуновым. Его, однако, опять здесь нет, хотя он числится официальным руководителем «Эспады». Какой-то «поручик Киже»…

— Он не числится! — тонким голосом сообщила Аида. — Он выкладывает на «Эспаду» все силы, отрывая себя от университетских дел и докторской диссертации! А сейчас он занят тем, что выходит на…

— Хватит! — глухо взревел Корнеич. — Если я еще раз услышу эту идиотскую формулировку «выходит на…», я предложу вам выйти по такому адресу, что идти будете до конца света…

— И это вы позволяете себе говорить при детях!

Приехавшие из Октябрьского «дети» расселись по углам кают-компании и слушали спор с вежливо-безразличными лицами. Корнеич хмыкнул:

— Но я же не назвал конкретного адреса… Дети, брысь по домам. Завтра к девяти — на причалы, продолжаем гонки.

— Барабаны взять домой, а завтра привезти на базу? — официально осведомился Игорь Нессонов. Он давал понять, что как бы не слышал спора взрослых педагогов.

— Оставьте здесь, Кинтель потом привезет на машине…

Когда вышли на крыльцо, Рыжик смущенно глянул на Словко, на Равиля и Кирилла.

— Я обещал показать ребятам колесо… Всем барабанщикам… Если хотите, пойдемте тоже…

Оказалось, что хотят все. Видимо, уже каждый слышал про колесо Рыжика. Никто сейчас не спросил: зачем идти, что там смотреть? Пошли, будто ждало всех серьезное дело.

Двинулись пешком, той дорогой, что Словко шел в сентябре, когда впервые увидел Рыжика.

Цвел у заборов репейник, горели в зелени желтые головки пижмы, белели ромашки — крупные, будто в лесу. («Господи, и такие же, как там, у серебристого кораблика… Правильно кто-то выхлестал стекла в офисе, так тем гадам и надо…»)

В тесном, укрытом зеленой тенью пространстве между кирпичным брандмауэром и бревенчатой стеной было прохладно и пахло травяными соками. Большущее колесо замерло на оси и похоже, что чего-то ожидало.

— Ух ты… а фонариков я не видел, — вполголоса удивился Словко.

Три жестяных фонарика висели на боковой стороне обода. На тонких стержнях, вбитых в замшелое дерево.

— Сам смастерил? — спросил Кирилл Инаков.

— Сам… — кивнул Рыжик — Потому что с ними лучше… Оно вертится, а они горят…

Фонарики были простенькие, сделанные без особого искусства. В боках высоких консервных банок Рыжик прорезал оконца (видать, немало старался), вставил в них осколки стекол — и обычных, и цветных, — закрепил их жестяными язычками. Дно каждой банки издырявил, как терку, для прохождения воздуха. Сверху приладил проволочные дужки, будто на ведерках. Этими дужками фонарики и были повешены на стержни. Ясно, что, как ни вертись колесо, они будут висеть вертикально.

— А внутри что, свечки? — спросил Равиль.

— Да, бабушкины… Она с ними раньше в подполье лазила, когда еще могла…

Опять же никто не спрашивал, зачем колесо, зачем фонарики. Наверно, по той же причине, по какой никто не спрашивает: зачем луна, зачем деревья… Только огненно-рыжий Мишка Булгаков (то есть Мастер и Маргарита) шепотом предложил:

— А давайте зажжем…