Рыжеволосая девушка

Но ведь фелзенцам не нужен был Пауль, чтобы узнать, что я здесь. У них много всяких связей. Гарлемская полиция могла бы уже сообщить им обо мне. Или Франс. Или же Ан и Тинка. У них есть десятки способов, чтобы разузнать, где я нахожусь.

Я отгоняла мысль, которая все настойчивее возвращалась ко мне. Английская разведка и гестапо… Мне казалось, будто я подслушиваю различные голоса во мне самой. Сбрасывают старый костюм и надевают новый… Однако тайные сведения остаются в голове. Есть люди, которые слишком много знают от обеих сторон. Они должны исчезнуть… Фелзенскому штабу известны способы, какими можно ликвидировать человека, хотя они знают также, как вырвать заключенного из тюрьмы. Они точно знают, как это сделать; и они точно знают, кого надо спасти, а кого нет. «Что за шутки, в самом деле, они разыгрывают?» — услышала я возмущенный девичий голос. Три девушки-коммунистки никогда не учились разыгрывать подобных шуток. Они лишь помогали фелзенцам это делать, не понимая, какую они ведут игру. От этих дум я в первый раз в тюрьме провела ночь без сна.

Это казалось невероятным, но это было так: мысль, против которой я боролась, не только все объясняла. Она же убила все надежды.

На следующий день я ходила взад и вперед по загону для прогулок, пока мне наконец не бросилось в глаза, что возле одной из каменных стен лежит на гравии крохотная трубочка бумаги, наполовину занесенная мокрым снегом. Бумага была папиросная.

Я тотчас же наступила на нее ногой. И осторожно огляделась вокруг. На том месте, где я стояла, меня не было видно из окон и прорезей в стенах. Я наклонилась и сунула трубочку в чулок.

Когда я вернулась в камеру, я стала спиной к двери, спиной к глазку и развернула бумажку. На ней что-то было написано тонким, как иголка, карандашом. Я с трудом прочла записку «Русские продвигаются вперед к Вене. Англичане переправились возле Везеля через Рейн. Рундштедта заменили Кессельрингом. Американцы в японских водах. Англичане снова завоевали Мандалай».

Я не знала, где находится Мандалай, где-то на Малаккском полуострове или в Бирме? Но дело не в том. Это были новости. Записка была лучом света. Кто-то принес ее, кто-то сообщил то, что сам знал.

Я заучила наизусть эти пять строчек. Я повторяла их вслух и про себя. Бумажку я бросила в ведро, но потом подумала: имела ли я право взять записку с собой и уничтожить? Или нужно было оставить ее на месте — для других? Раздумье над свежими, только что принесенными новостями отвлекло мое внимание от страшной неотвязной мысли, которая со вчерашнего дня мучила меня. Мысли, с которой я не могла и все-таки должна была свыкнуться…

Мрачная тень грозила окутать мой рассудок. Душу мне точил опасный червь сомнения. Но я не могла себе позволить поддаться ему.

Чего только я не придумывала, чтобы переключить свои мысли на что-нибудь другое. Я пыталась установить, много ли я помню из Гражданского кодекса. Припоминала, какие вопросы задавал мой старый профессор в то время, когда я нелегально сдавала экзамен на амстердамском вокзале. Я читала вслух все стихи Гейне, какие только приходили мне на ум. Я задавала себе математические задачи и решала их, приводя сложнейшие доказательства.

Тянулись вторые сутки.

Каждый день в загоне из камня и вклепанного в него железа, куда меня выводили дышать свежим воздухом, я первым делом смотрела, нет ли новых известий с воли.

Но ничего не было.

И мрачные думы одолевали меня: человека, который оставил записку, уже увезли отсюда. Возможно, даже казнили. Из-за Раутера. Или из-за новых покушений на нацистских главарей, о чем мне еще не было известно.

Война подходит к концу. Вот что я знала. Русские вступили в Австрию и наступают на Берлин. Западные союзники на Рейне. Это факт.

Горящий дом может обрушиться каждый день, каждый день…

Я снова начала чертить на стене свой календарь. Не успела я его закончить, как за мной пришли Аугуста и дежурный. Они снова привели меня в унылую зеленую комнату, где в тот раз сидел офицер с прилизанными волосами и орденами на груди. Он и теперь сидел тут же, как будто и не уходил отсюда.

Я увидела, что перед ним на столе лежат знакомые мне предметы. Пачка нелегальных газет, которые у меня отобрали, револьвер, а рядом с ним вынутые из него патроны. И удостоверение личности.

Немецкий офицер сделал мне знак подойти поближе и показал, где встать — возле бюро. Прямо перед моим лбом и глазами горела электрическая лампа. Аугуста встала позади меня, я слышала это по тяжелому дыханию ее груди, стянутой военной формой.

Офицер рассматривал мое удостоверение личности. Я порадовалась, что в течение нескольких дней могла есть, отдыхать, спать. Прежней смертельной усталости у меня уже не было. Не было и ощущения голода, лишающего человека сил. Я чувствовала, что могу оказать сопротивление. Только вот я так и не знала, какая же фамилия и какой возраст указаны в этом удостоверении личности. В камере я не раз пыталась припомнить их, но это так и зияло белым пятном в моей памяти, Мне следовало только держаться прежней линии.

— Name?[110] — сказал наконец офицер.