Рыжий

Дэнджерфилд неожиданно зашелся от смеха. Повернувшись на каблуках, он распахнул дверь в стиле эпохи короля Георга и запрыгал вниз по ступенькам. На противоположной стороне улицы сочная зелень парка. Сквозь верхушки деревьев виднеются красные кирпичные здания. Дорожки выложены гранитными плитами. Массивными и в то же время нарядными. Неотесанная кельтская морда! Я истинный христианин, но наглость следует пресекать. При необходимости — кулаками. Тогда люди начинают добросовестнее относиться к исполнению своих служебных обязанностей. Именно так! Попозже загляну в ломбард и куплю французский рожок, чтобы играть на нем на Балскадунской горе. В четыре часа утра. А не заглянуть ли в этот премиленький домик со старинными окнами?

В пивной царит приятный полумрак, в котором витает дух познания. Ведь она находится на задворках Тринити-Колледжа. И здесь я ощущаю близость науки и студентов, которые сейчас, однако, не могут пропустить глоток-другой живительной влаги. Впрочем, может быть, я преувеличиваю значение здешней атмосферы.

Деньги нужно тщательно спрятать. Меня окружает радостный мир: старые улицы и дома, крики новорожденных и улыбчивые, довольные рожи участников траурной процессии. По улице Насау носятся американские машины и бывшие офицеры индийской армии в твидовых костюмах, пошатываясь, бредут в респектабельный клуб на улице Килдари, чтобы пропустить утренний стаканчик виски. Здесь собирается все общество. Женщины из фоксрока, словно отмеченные печатью богатства, с аккуратными задницами и стройными ножками, и не распухшими, как у других, коленями, жеманно семенят в дорогих туфлях, направляясь в кофейни и на выставки живописи. Я не могу на. них насмотреться. Еще и еще. Хочу, чтобы и Мэрион стала одной из них. Буду зарабатывать деньги. Да, буду. И пусть светит солнце. А Иисус пусть позаботится о противозачаточных средствах. Хорошо, что вокруг Тринити такая высокая железная ограда. Мир воскресает. Желтые флаги развеваются на фоне неба исключительно для меня, Себастьяна Буллиона Дэнджерфилда.

О, Боже мой!
Ну дай же сил
Мне впрячься в этот воз,
Чтобы тащить его подобно остальным.

5

Весна, разогревшись, превратилась в жаркое лето. В Стэфен Грин на дешевых стульях загорают актеры. То тут, то там виднеются пышные цветочные клумбы; по небу скользят дикие утки. Поздним вечером горожане на трамваях отправляются искупаться в Далки. Июньским утром Дэнджерфилд вошел в главные ворота Тринити и, поднявшись по давно не убиравшейся лестнице строения № 3, остановился у проржавевшего, дырявого умывальника и громко постучал в дверь О’Кифи.

Через минуту он услышал шлепанье босых ног, а затем скрипнул засов и появилось бородатое, мрачное лицо одноглазого О’Кифи.

— А, да это ты!

Дверь распахнулась настежь, О’Кифи грузно зашлепал обратно в спальню. Пахнет засохшей спермой и прогорклым маслом. В камине месиво из газет, старых носков и подозрительных салфеточек.

— О Господи, Кеннет, ну почему бы тебе здесь немного не убрать?

— Чего ради? Если тебя тошнит, можешь выблевать прямо в камин.

— Разве у тебя здесь никто не убирает?

— Я предпочитаю тратить деньги не на прислугу. Я уезжаю.

— Что?!

— Уезжаю. Выметаюсь. Тебе нужны галстуки? Галстуки-бабочки?

— Да. А куда ты уезжаешь?

— Во Францию. Я нашел работу.

— И какую же?

— Буду преподавать английский. В лицее. В Безансоне, в городе, в котором родилась мать Пауля Клее.

— Счастливчик! Но ты не водишь меня за нос?

— Я уезжаю ровно через час. Если ты внимательно, очень внимательно будешь наблюдать за мной, то увидишь, что я уложу в рюкзак четыре пачки сигарет, пару носков, две рубашки, кусок мыла и полотенце. Затем я надену кепку, поплюю на туфли и вытру их рукавом. А затем выйду из этой двери, сдам ключи возле главного входа и зайду в «Бьюли» выпить чашечку кофе, причем один, а с тобой только в том случае, если у тебя есть деньги заплатить за себя. А затем, если ты все еще будешь за мной наблюдать, я не спеша прогуляюсь по улице О’Коннел, возле «Грэшема» резко сверну направо, и ты увидишь, как моя стройная фигура исчезает в зеленом автобусе с надписью «Аэропорт». И конец. Теперь-то ты понимаешь, что я имею в виду?

— Могу лишь выразить свое восхищение, Кеннет.

— Вот видишь? Все дело в силе воли, аккуратности и дисциплинированности.

Дэнджерфилд обводит руками комнату.

— Аккуратность? А это тогда что такое? Страшно себе представить эту комнату неаккуратной.

О’Кифи чешет голову.

— Я сыт всем этим по горло.

— А что ты сделаешь с кувшином, который стоит на трюмо? На нем все еще висит бирка с ценой.