Рыжий

Дребезжат окна. О’Кифи фальшивит. Ну вот и ты, Кеннет, веснушчатый и вскормленный на спагетти, попал сюда из далекого Кембриджа, штат Массачусетс. А я из самого Сент — Луиса, штат Миссури, потому что в тот вечер в «Антилопе» я пригласил Мэрион на ужин, за который она сама и заплатила. А во время следующего уик-энда мы оказались в каком — то отеле. Я содрал с нее зеленую пижаму, и она сказала, что не может. А я сказал, что нет, можешь. И этим мы занимались каждые выходные, пока не закончилась война. Прощайте, бомбы! Я возвратился в Америку, но там я захандрил и затосковал от одиночества, потому что чувствовал себя в своей тарелке только в Англии. Из старикашки Уилтона мне удалось выжать деньги только на такси, на котором мы отправились в свадебное путешествие. Мы поехали в Йоркшир, и я купил тросточку, чтобы прогуливаться с ней по тамошним лугам. Окна нашей комнаты выходили на реку. Выл самый конец лета. Горничная, правда, была сумасшедшая, и в ту ночь она положила цветы нам в постель, и Мэрион вплела их в волосы, волной ниспадавшие на голубую ночную рубашку. Ох уж эти груши. Сигареты и джин. Любовные игры продолжались до тех пор, пока она не уронила за трюмо свои вставные передние зубы. Потом она рыдала в кресле, завернувшись в простыню, а я просил ее не огорчаться, потому что такие истории то и дело происходят с людьми во время медового месяца, и к тому же уже совсем скоро мы уедем в Ирландию, где у нас будет бекон и масло, и долгими вечерами я буду штудировать у камина право, и иногда мне, быть может, удастся выкроить несколько минут, чтобы предаться любви прямо там же на полу, на шерстяном ковре. Визгливый, с бостонским акцентом, голос, поет песню. Желтый свет падает из окна на жалкие, съежившиеся под ветром пучки травы и черные скалы. И дальше — на мокрые ступеньки и ржавого цвета вереск у отметки самого высокого прилива и бассейна для прыжков в воду. И туда, где ночью вздымаются и опускаются морские водоросли в Балскадунском заливе.

3

Воскресное утро. Солнце вынырнуло из-за вечношумящего моря, покинув погруженный во тьму Ливерпуль. С кружкой кофе в руке он сидит на скалах над обрывом. Далеко внизу, на набережной возле порта, курортники в яркой одежде. Яхты уходят в море. Молодые парочки карабкаются по Балскадунской дороге на вершину Килрока, чтобы поваляться на траве в зарослях дрока. Холодное изумрудное море бьется о гранитный берег. С волн срывается белая пена. В такой день может произойти все, что угодно.

Влажный соленый ветер. Завтра возвращается Мэрион. Мы сидим вдвоем, болтаем ногами. Два американца. Мэрион, погости там еще немножко. Я еще не созрел, чтобы снова запрячься в ярмо. Грязные тарелки или немытая детская задница. Я всего лишь хочу увидеть и то, и другое на уплывающей яхте. Нам нужна нянька, которая увозила бы девочку на прогулку, чтобы я не слышал ее хныканье. А может быть, вы обе погибнете в железнодорожной катастрофе, и твой отец оплатит похороны. Аристократы не торгуются о стоимости ритуалов. А они ведь обходятся сейчас совсем не дешево. Целый месяц у меня будут слезиться глаза, а затем я отправлюсь в Париж. Маленький тихий отель на улице Сены, свежие фрукты в миске с прохладной водой. Твое обнаженное, стройное тело застыло на кафельных плитках. Не знаю, что бы я почувствовал, если бы прикоснулся к твоей уже мертвой груди. Я должен выжать из О’Кифи по крайней мере пару шиллингов до того, как он улизнет. Интересно, почему это он такой прижимистый?

Наступает вечер, они спускаются к автобусной остановке. Рыбаки, громыхая сапогами, выгружают на набережной улов. Их окружают матроны с обветренными коленями и необъятными, колышущимися грудями.

— Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Ты только посмотри на нее!

— Я сказал, Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Каждая размером с арбуз!

— Кеннет, да прекрати ты…

— И все же у Констанции была отличная фигура. Вероятно, она любила меня. Да и как бы она могла противиться этому чувству? Но это не помешало ей выйти за отпрыска семейства настоящих янки. Сколько раз я отмораживал себе зад на ступеньках Виденберской библиотеки только ради того, чтобы увидеть ее, а затем тащился за ней следом к месту ее свидания с каким-нибудь унылым молокососом.

— Кеннет, ты конченый человек.

— Не беспокойся. Со мной все будет в порядке.

Воскресенье. День, предназначенный для праздности и неудач. В Дублине, этой гигантской серой ловушке, все закрыто. Жизнь продолжается своим чередом только в церквах, освященных музыкой, красными свечами и распятиями Христов. По вечерам длинные очереди мокнут под дождем возле кинотеатров.

— Я думаю, Кеннет, нет никаких препятствий к тому, чтобы ты одолжил мне два — три шиллинга с условием, что я возвращу их тебе в понедельник, ровно в три часа тридцать одну минуту. Завтра я получу чек и верну тебе долг прямо в консульстве.

— Нет.

— Два шиллинга?

— Нет, и гроша ломаного не дам.

— Шиллинг — это и есть ломаный грош.