Рыжий понедельник

— А мне десять, — сказал Женька. Та продемонстрировала безразличие к этой информации и отвернулась. Женька понял что получить от неё какие-либо сведения не удастся.

— А тебе сколько? обратился он к Толстому, не рискнув произнести его имя.

— Мне одинадцать, — ответил Себастьян.

“Я бы дал больше”,— подумал Женька.

— А где вы живёте? — продолжил он.

— В городе. — ответил Себастьян. Женька попробовал задать ещё несколько вопросов, чтобы хоть как-то вникнуть в ситуацию, но ответы исходившие от ребят всегда были сухие и односложные. Составить по ним картину происходящего было совсем невозможно, впрочем не было и грубости. Женька ни разу не услышал в свой адрес заткнись или отстань. Никаких ноток раздражения или агрессии. Все его вербальные способности сводились на “нет” такой неинформативностью речи.

— В каком городе? — уточняющее спросил Женька.

— В нашем.

— А в школе какой учитесь?

— В обычной средней школе.

— А где родители?

— Ушли.

— Куда?

— Вперёд.

После каждого вопроса Женька делал паузу, чтобы как-то обдумать ответ. Но что тут обдумывать. Тогда он попробовал рассказать о себе: “в прошлом году, летом я был в деревне”. Женька выждал несколько секунд ожидая реакции. Её не было. Тогда он продолжил: “там у меня есть собака- Пират. Раньше она сидела на цепи и все думали что она злая, а потом её отвязали, соврал Женька, оказалось что она добрая”.

— А у тебя есть собака?”,— обратился он к Себастьяну.

— Да мало ли собак? брезгливо и даже насмешливо, через губу фыркнул тот. Это просто взбесило Женьку: “как это мало ли собак. Я ему о самом сокровенном, о своём друге, который мне снится. Я бы всё отдал чтобы сейчас погладить его или услышать его лай, а он: — “мало ли собак”. К горлу подступил комок. Женька перестал владеть собой и громко выпалил: “да что ты вообще понимаешь? Идёшь тут галстук нацепил, белую рубашку… Брюхо отъел в городе… каждый год в лагере… ненавижу всех рыжих, ненавижу”. Женька дал волю чувствам и уже себя не сдерживал. Он кричал и визжал, шипел, посылал проклятия и желал смерти. Он высмеивал внешность, имена, одежду, ну и конечно цвет волос. Чем больше Женька бесился, тем больше болела голова. Боль, буквально обволакивала, пульсировала в висках и затылке но вдруг всё закончилось, так, как будто бы и не начиналось. Все трое шагали уже не по траве, а по вполне твёрдой дороге, проложенной через лес или парк. Как они вышли на дорогу Женька не мог вспомнить, так же, как не мог он вспомнить как прошла его истерика. А может её и не было. И к тому же голова уже не болела. Женька попытался проанализировать своё поведение и как вести себя дальше, после таких откровений. Было очень стыдно. Отец всегда учил Женьку держать себя в руках, да и раньше с ним такого не случалось. Стоит ли дальше о чём-то спрашивать или что что-то рассказывать о себе, а может продолжить этот спектакль и просто уйти? Женька оглянулся. Сзади была дорога и впереди дорога, а по бокам лес. Не свернуть же в лес? Это выглядело бы, как минимум странно.

— Прошла голова? спросила Изабелла, каким-то противным брюзжащим голосом. Но Женька был рад этому вопросу, и тем с каким дружелюбием он был задан.

— Нет, уже не болит. — ответил он.

— Скоро уже будем на месте. — произнёс Себастьян. В его голосе тоже не было злости, а ведь он был вправе потребовать от Женьки объяснений за своё поведение и вообще мог послать его подальше. Шли молча. Женька думал о своих деревенских друзьях и о том, какими разными могут быть люди. На своей шее он ощущал ошейник. Собачий ошейник. Его ведут туда, куда он не хочет. Вот причина злости. Скорее снять этот ненавистный ошейник. Женька потрогал шею, ошейника не было.