Ржаной хлеб

Шофер понимающе кивнул и переключил скорость: начинался крутой Тетеринский подъем. «Газик», надсадно воя и пробуксовывая, с трудом преодолел его, проскочил мимо старинной колокольни, повернул направо и замер у правления. Поднявшись на второй этаж, Шалыгин прошел не в свой кабинет, а к Матвееву, секретарю парткома. Не раздеваясь, присел к подоконнику.

— Дело есть, Григорий Николаевич. Надо посоветоваться. Кликни Ульяну Александровну, Альбину Сторожук, если она тут, и ветеринара.

— Зоотехник Тамара Тумбочкина в бухгалтерии. Позвать?

— Зови всех животноводческих командиров…

Минут через десять главный зоотехник Ульяна Александровна Базина привела своих подчиненных. Матвеев убрал со стола лист наглядной агитации, которой он занимался, и Шалыгин сообщил о гостях из «Родины».

— Интересоваться лавровцы будут пока только животноводством, — сказал он. — У нас еще неделя в запасе. Давайте эту неделю объявим ударной. А то приедут учиться к нам, а учиться-то и нечему…

— Как это нечему? — взвилась заведующая Тетеринской фермой Альбина Сторожук. — Мы идем по молоку с плюсом, а у них минус да минус. Они почти пятьсот литров за прошлый-то год потеряли…

— Да не про минусы я, — нахмурился Шалыгин. — Ажур чтобы во всем был, ясно? Найдут какое-нибудь ржавое ведро за кормушкой, мелочь вроде, а красней потом. У тебя, Альбина, сторож Иванов опять вчера пьяным был. Сотни коров на ферме, техника, энергия, понимаешь, провода кругом, а он скочурился на клеверной копешке и храпака задает. Это мы будем «Родине» показывать, да?

— У них и свои такие-то есть, и еще неизвестно, у кого больше, — сказала Тамара Тумбочкина.

— Попрошу без шуточек! Тут не оголихинские посиделки, не клубные репетиции…

Все специалисты в колхозе молодые, горячие, и Шалыгину нравятся вот такие легкие перебранки, он любит юмор, острое словцо. Сделав «разминку», приступил Шалыгин к цифрам, к показателям, к отелам, к привесам телят. Каждый из сидящих наизусть знал данные по дням и месяцам. Шалыгин записывал соображения специалистов в блокнот, задавал вопросы. За этим и застал я его, тихо отворив дверь. Он узнал меня, заулыбался, показал рукой: садись, мол, обожди. А когда все вышли, мы поздоровались, всматриваясь друг в друга.

— Сколько не виделись-то? — спросил Шалыгин.

— Десять лет, пожалуй…

— Да, да, точно. Шпарит жизнь… Сын-то у меня, Игорь, в институте. Отслужил службу и поступил.

— В какой?

— Так известно, в сельскохозяйственный. По стопам, так сказать. А Лампея-то умерла, похоронили мы Лампею…

Лампея — это Евлампия Александровна Грушина. Все звали ее ласково — Лампея. Она была знаменитой на всю область дояркой, человеком редкой душевной красоты. Девять чужих детей воспитала Евлампия Александровна. Бессменно дояркой работала и ребятишек поднимала. Я писал о ней очерк. Как раз в это время был здесь, в самую капель.

— А дочь-то Лампеи помнишь? Тамару-то? — спросил Шалыгин. — Она на Тетеринской ферме, доярка, передовая, между прочим, как и мать. У нас хороших людей много. Шалина Дарья, Капустина Нина Федоровна. Школина Тоня, Альбина Мазаева, Гаврилова Женя. Все на таких людях и держится. Особо-то нам хвалиться пока рано, но кое-какие успехи имеются…

Вот и всегда он такой, Шалыгин: не выпячивает себя, не кричит с трибун. Помню его на совещаниях в районе и в области: сидит тихо сзади, за спинами других его, низенького, и не видать. Только на выставках, помню, там, где показывали разные новинки сельскохозяйственного производства, породистый скот, проявлял он активность, приглядывался к аппаратам, машинам и все записывал, по нескольку раз переспрашивал экскурсоводов. Перепачкивался он на выставках, как на взмете зяби, и потом хлопал себя по круглым бокам, отряхивая костюм…

Мы уславливаемся, что я поживу в колхозе всю неделю, дождусь гостей из «Родины», посмотрю, как работают тетеринские и путятинские доярки.

— Посмотри, посмотри, как молочко-то дается, пока до городской бутылки дойдет, — говорит Шалыгин, — не все это знают…

Изменилось, похорошело Тетеринское. На окраине села, там, где когда-то была пустошь, буйно росла крапива и бузина, стоит современный большой Дом культуры. Наружные стены его расписаны изразцовой мозаикой, мозаика яркая и красивая — глаз не оторвешь.

— Настоящие художники делали, — пояснила мне женщина, проходящая мимо. — Говорят, что семнадцать тысяч взяли с колхоза. А ведь и не жалко. Этому зданию долго стоять, новые люди вырастут, нас добрым словом вспомянут…