Ржавая луна

    Тлип-топ… тлип-топ… Она так и топает за мной. Пыхтит, потому что я иду быстро и не оглядываюсь. Пусть знает, что из-за неё тут никто не станет…

    Чего не станет, я не знаю. Но всё равно, пусть эта девчонка знает. Связалась с мужчиной, значит терпи. Никто тебя с собой не звал, ты сама пошла. И не думай, что кому-то хочется тебя целовать и возвращаться к тебе из битвы.

    — Ты не можешь помедленней? — пыхтит она у меня за спиной.

    — Нет.

    — Просто не хочешь!

    — Стылый лес.

    — Вижу, что Стылый лес. И что?

    — И всё.

    — Я не могу так быстро идти.

    — Не иди.

    — Стой, дурак!

    — Сама дура, — не сбавляю шага ни на йоту. И даже прибавляю. Пусть знает.

    Она догоняет, вцепляется в уцелевшую руку, тащится рядом.

    — Ну пожалуйста, — просит, — давай пойдём чуть-чуть помедленней.

    — Нельзя. Вообще лучше бегом.

    — Ну уж нет.

    — Зачем ты пошла со мной? Ты мне не нужна.

    — Я никому не нужна, — в голосе её закипают слёзы. Девчонка.

    Я говорю:

    — Нужна. Матери. А я тебе не мать.

    — Моя мать живёт у йомуна Килча, — говорит девчонка. — Ей-то я точно не нужна, иначе не выкинула бы.

    — Она его жена? — я так удивляюсь, что даже останавливаюсь.

    — Не жена. Шлюшка.

    Я не верю своим ушам. Дочка йомуна Килча!

    — Так ты его дочь, что ли?

    — Наверно. Не знаю.

    Мне сразу хочется её убить. В ней течёт кровь Килча. Так здорово будет пустить эту кровь. И пить её. Я вспоминаю, как Килч слизнул с клинка кровь Гвилэда ап Койла. Славная будет месть ему за всё — за мою руку, за жизнь ап Койла.

    Девчонка смотрит мне в лицо. В глазах у неё появляется испуг.

    — Йегль, ты чего? — спрашивает она и отступает к бровке.

    Я нащупываю под рубахой нож. Заметив моё движение, она тоже хватается за рукоятку ножа, что висит у неё на поясе. Повторяет:

    — Ты чего, Йегль?

    — Я не Йегль, — говорю.

    — Только попробуй что-нибудь сделать, — говорит она. Но голос её дрожит — она боится. Я чувствую её страх.

    Сплюнув, поворачиваюсь идти дальше.

    И тут слышу чьи-то шаги позади. Оглянувшись, вижу в тонком тумане человеческий силуэт. Мужская походка. Блеснул в лунном свете металл.

    — Бежим! — говорю я девчонке и хватаю её за руку.

    — Постой, сынок!

    Это мой отец. Он неспешно приближается. Он держит в руке свой рабочий топор. Топор тускло поблёскивает в ржавом лунном свете.

    — Ты куда, сынок? — спрашивает он, остановившись в пяти шагах.

    Девчонка прячется за мою спину.

    — Куда же ты, сынок? — повторяет отец. — Мама будет скучать по тебе.

    — Мать мертва, — говорю я. — Я удавил её.

    — Да, — говорит он. — Я так и подумал, что это ты сделал. Зачем ты это сделал, сынок?

    — Она просила меня.

    — А зачем же ты обгрыз ей лицо, сынок?

    — Что? — что мелет это лесоруб?! Ничего я не обгрызал.

    — Ты обгрыз ей лицо, сынок, — повторяет он. — Зачем?

    — Я не делал этого! Наверное, собаки прокрались в незакрытую дверь.

    — Нет, сынок, нет, — качает он головой. — Дверь была закрыта. Собаки не могли попасть в дом. Дверь была закрыта, сынок. Вот как выходит.

    — Я ничего не делал. Я только удавил её. Она просила. Ей было очень больно и она просила.

    — Подойди ко мне, сынок, — говорит отец. — Девочка пусть останется, а ты подойди ко мне. Я должен убить тебя. Теперь. Так выходит, сынок. Ты не должен был… такое делать со своей матерью, сынок.

    Я достаю из-под рубахи нож.

    — Попробуй только, лесоруб, — говорю я. — Я уже убил одного охотника. Думаешь, с тобой не слажу?

    Отец перехватывает топор и идёт ко мне. Девчонка пищит и отбегает в сторону. Струсила. Конечно, кто же не струсит, когда такой верзила лесоруб идёт к нему с топором. Тем более — девчонка.

    Я делаю шаг назад. Сжимая в потной ладони «листок», выставляю его перед собой. Отец поднимает топор. Мне не справиться с этим здоровенным лесорубом. Да и нож — плохая защита от топора. Сейчас я умру. Я знаю, что умру. Но мне почему-то совсем себя не жалко.

    — Мне так жаль, сынок, — говорит отец.

    А мне — нет. Зачем он столько болтает? Ещё бы заплакал, верзила. Давай, бей. Ты наклонишься вперёд. Я вывернусь из-под топора. Тебя перевесит вслед за ударом в пустоту. Я поднырну под твои руки и всажу «листок» тебе в брюхо. Ты сдохнешь так же, как тот охотник. Ну, давай, бей. Вытащив нож из брюха, я полосну тебе по горлу. Ты захочешь поднять топор и махнуть ещё раз. Но будет уже поздно. Кровь польётся из твоего горла. Перехватит дыхание. Ты захочешь вдохнуть — и не сможешь. Прежде чем ты умрёшь, я скажу: я не трогал мою мать! Я удавил её, потому что она просила, но больше я ничего не делал.

    Или?..

    Нет!

    — Мне очень жаль, сынок, — повторяет лесоруб. — Ты не должен был…

    И тут появляются двое.

    Они выходят к обочине дороги откуда-то из зарослей и останавливаются, глядя на нас. Взгляды их белесых глаз неподвижны, как луны. Длинные, почти до колен, руки висят вдоль тела. Из приоткрытых ртов вырывается сиплое дыхание. Ноздри плоских носов подрагивают, втягивая наш запах. Грязные рубахи висят на их телах клочьями. Немытые и нечёсаные патлы на вытянутых головах — как грязная пакля, как вороньи гнёзда на вётлах. Это варпы — не узнать их невозможно.