Ржавое зарево

Когда скрадница утвердилась на не вполне послушных ногах, вятич отступил и мотнул бородкой в сторону ночлежного бугра: иди, мол! Скандийка мялась, словно бы не решаясь шагнуть.

– Ну?! – Кудеслав взялся за рукоять меча.

Подействовало.

Мечник отпустил скандийку шагов на пять, быстро собрал ее оружие и поспешил вслед за своей ворогиней. Та пошатывалась на ходу; пару раз оступилась и едва не упала. Кудеслав решил, что вряд ли это притворство и вряд ли это последствия одних лишь ударов. Проклятая баба дорогою здорово измотала вятича, но и себя саму измотала не меньше. Да, она наверняка урывала для сна начало каждого дня (потому-то вятич и переставал ощущать слежку с рассветом); но ведь за время ее отдыха путники уходили далече, а догонять, разыскивая зализанные ветром скудные, почти что неразличимые следы…

Когда они подошли к костру, оказалось, что обе Векши уже успели всласть нарыдаться и чинно сидят рядышком, тихонько шепчась.

Сидели друг-дружкины уподобия не там, где Кудеслав видел их уходя, а возле самого костерка (который вновь стал крохотным да ручным). А по другую сторону костровой ямы сидел Жежень и изо всех сил не смотрел ни на Мысь, ни на подлинную горютину дочь.

Все трое так и прикипели изумленными взглядами к Мечнику и его невесть откуда взявшейся спутнице. Векша да Мысь таращились молча; златокузнеческий же кормленник сказал с глумливой улыбкой:

– Я гляжу, ты кругом мужик хоть куда. Мало тебе двоих, умудрился еще и третью подсечь? В этаком-то безлюдье! Медом, что ль, вы, вятские, намазаны?

К жеженеву счастью Кудеслав не успел ответить (ответ-то наверняка бы был не словами).

Кудеслава опередила его полонянка.

Пристально глядя на чарусина закупа, она сказала каким-то непрежним – скрипучим и задушенным – голосом:

– Де гледэр мей мегет… Рада увидеть ты. Очень.

Вятич успел мельком подумать, что все-таки, похоже, урманка она; что в лицо ее въелась темная грязь (это близ костра стало видно); и что умы этой вот полонянки и Жеженя равно не без изъяну: одна вдруг заговорила по-старушечьи, другой вырячился на нее, будто погибель свою скорую увидал…

Чарусин закуп и впрямь словно бы удирать вознамерился от незнаной пришелицы.

Впрочем, он-то ее узнал.

Не по виду.

По голосу.

Узнал и вскрикнул:

– Полудура!

– Ну вот, – Кудеслав сплюнул. – Вот именно только ПОЛУдуры нам еще и недоставало.

9

Именно Полудуры им и недоставало. Это выяснилось почти сразу. Даже раньше выяснилось, чем ее настоящее имя. По смыслу-то оно – настоящее, новоузнанное – было куда как достойнее того, которым Жежень привык звать бесталанную урманку в ее прежнем обличии; но что до удобопроизносимости… Уж лучше бы она оставалась Полудурой. Причем Жежень был бы ей несказанно благодарен, коль она осталась бы прежнею Полудурой не только по имени. Одно дело, ежели смотрит на тебя собачьими преданными глазами жалкое старообразное существо. Но чувствовать на себе тот же взор такой вот статной, ражей (иначе про нее и не скажешь) бабы… Могуча – прямо тебе Кудеслав в женском воплощеньи; и собою… ни с одной из Векш, конечно, ей не сравниться, но…

Но.

Видная баба. Кругом видная. Для такой мужичья оборона – тьфу; за такою мужик сам будет, как за дубовым тыном.

Оно конечно, любой из былых насмешников нынче бы вмиг сгнил-растекся от черной зависти. А только Жежень все едино не мог, никак не мог смириться с тем, что преобразившаяся Полудура норовит липнуть к нему по-прежнему. Это отнимало у парня последнюю отчаянную надежду – нет, не на любовь, а хотя бы на жалость хотя бы одной из Векш (все равно которой, ведь они одинаковей близнецов; но можно бы и обеих – это лишь дремучий вятской вахлак не способен понять, что хорошего чем больше, тем лучше). Боги пресветлые, ну почему бы воевитой скандийке не приклеиться именно к нему, к Кудеславу? Они же рядышком глядятся, как два правых сапога, стачанных одним сапожником! Так нет же… Что она выискала этакого приманчивого в парне, который и молодше, и (чего уж от себя-то самого таить истину!) противу этой урманки – что твоя хворостина против мачтовой колоды? И почему ни Векша, ни Векшино уподобие не выискали в тебе эту загадочную приманчивость? Эх, доля-недоля, хвост тебе поперек…

…Мечнику с лихвою достало нескольких взглядов на свою полонянку да на Жеженя, чтобы крепко засомневаться в ворожести настырливой соглядатайницы. А уж с первых же слов ее объяснений, откровенность которых иные придирчивые люди могли бы счесть едва ль не бесстыдством…

Сперва Кудеслав пробовал было по-всякому ухищряться, чтобы подловить ее; скрывал свое знание урманской речи – вдруг, де, полонянка, обильно сдабривая ломаную словенскую молвь скандийскими обмолвками, прохватится самообличительным беспечным словцом…

Однако вскорости махнул он рукой на эти свои ухищрения.

Глупости, подобные иным из рассказываемых, не могли быть чем-либо отличным от истины: маломальски разумный человек из себя вывернется, а все же не сумеет такое выдумать (даже коль человек этот не совсем чтобы человек, а баба).