Ржавый меч царя Гороха

— Митя, — я встал и строго взглянул ему в глаза, — у меня ощущение, что истина где-то рядом, но ты её не узнаёшь или как-то не так понимаешь. Поэтому забудь все латинские слова и просто, по-русски, расскажи нам, как прошло твоё задание по ненавязчивой охране гражданина Гришечки? Блин, да хоть кто-нибудь знает его фамилию? А то неудобно уже…

Фамилию мне так и не сказали — как вы поняли, никто её не знал, — но протокол Митькиного допроса был приблизительно следующим…

Наш недалёкий герой честно ходил за юродивым, максимально стараясь не привлекать к себе внимания. Что очень трудно при его габаритах и неусмиряемой молодёжной смекалке. Но он выкрутился… В смысле, что смекнул Митя: для лучшей охраны Гришечки надо просто идти за ним шаг в шаг и бдить по сторонам в поиске незримых врагов. Юродивый сначала воспринял всё это как детскую игру и с удовольствием бегал от него туда-сюда, беззаботно веселясь, когда Митя, пыхтя, перелезал плетни и заборы или уворачивался от цепных псов, которые на него бросались, а божьего человека не трогали. Потом Гришечке развлечение надоело, и он нашего героя прогнал. Ну то есть поклонился в пояс и вежливо попросил отстать «ради всего святого»…

— А ведь у меня приказ! — горько всхлипывая, продолжал рассказывать Митяй. — Ему-то что, юродивый себе куда хошь идёт-бредёт, веригами гремит, о безопасности не думает, а я ж вашу начальственную волю не исполнить не могу! Уж он и гнал меня, и ругал, и просил, и всякой дрянью кидался, да потом как побежит, тока пятки грязные мелькают! Я за ним. А у храма Петра и Павла богомольцы стоят, приезда святой иконы с самого Афону дожидаются. Так мы в их ряды на всей скорости, со всей дури, моим-то весом и…

В общем, получилась куча-мала. Митя отбивался, как мог, и, как мог, спасал от листопадом навалившихся старушек своего опекаемого клиента. Поэтому когда он встал наконец во весь рост, крепко держа Гришечку за ноги, то сразу и не понял, почему вокруг него образовался некий вакуум. Просто, если помните, наш гордый юродивый носил драную рубаху до колен. А под ней ничего. Ни штанов, ни подштанников. Ну и зрелище было, не пытайтесь себе представить…

Естественно, на божьего человека никто плохого не подумал, но виновного народный гнев отыскал поразительно быстро. Угадайте — кого?

— Удивляет только одно, как они тебя вообще там же в булыжную мостовую не закопали?

— Пытались, не дался…

— Лучше б дался, — тихо простонала из своего угла бабка. — Дожила до позора на свои седины — сотрудника милиции старушки богомольные в содомских грехах обвиняют…

— Да, Мить, нехорошо как-то, — поддержал я. Он тяжело вздохнул, пожал плечами и с детской непосредственностью спросил:

— А энто… содомский грех, это драчливость, да?

Мы с Ягой нервно переглянулись. То есть он, бедолага, даже близко не понимал, в чём его обвиняют, и на всё согласился, думая, что казнят за обычную драку? Нет, ну вот как прикажете на него сердиться всерьёз? Бабкин кот поманил Митю лапкой, отвёл в сени и что-то там нашептал на ухо.

Мы и ахнуть не успели, как наш младший сотрудник уже рванул в ворота с рёвом:

— Поубиваю старых дур-р за такие намёки на сотрудника при исполнении-и-и!!!

Мы с Ягой выразительно помолчали. Мысли были схожие и в озвучивании не нуждались: убить не убьёт, но запомнят старушки надолго, как милицию нехорошими словами называть…

— А знаешь, Никитушка, свои плюсы в энтом есть. И Митеньку в умных вопросах просветили, и Гришечка-дурачок день весело провёл, и люду богомольному нынче скучно не будет. Все довольны и все при деле. А вечер-то близок. Пора бы и нам с тобой за работу браться. Похороны на носу…

Ох, батюшка уголовный кодекс, о своих собственных похоронах-то я и забыл… Бабка же ориентировала дьяка — на четвёртые сутки милиционеров хоронят, да ночью, да тайно. Угу, зная болтливый язык гражданина Груздева, сегодня ночью на кладбище половина Лукошкина сбежится, поглазеть! Да и как можно людей за любопытство осуждать, тут некоторые старики трёх царей на своей памяти схоронили, а милиционера ни одного! Непорядок…

— Ладно, я уже на всё подписался. Что надо будет делать?

— Дык договорились же вроде, в гробу полежишь пару часиков, да и всех делов.

— А вы меня потом точно выкопаете?

— Тьфу на тебя, Никитка, да как тока мысли противные тебе в голову лезть могут?! Знамо дело, выкопаем! На что ж мы тебя хоронить-то будем, ежели не расследования ради? Да и как про то забыть, коли я и царя, и Митю, и Еремеева загодя предупредила? Всем миром заявимся да и выкопаем.

— Точно? — Подозрений у меня от её вдохновенного пыла почему-то не убавилось.

— Точнее некуда, Фома ты неверующий! — даже обиделась бабка. — Иди-ко давай в гроб ложись, хоть примеришься: не жмёт ли где в плечах, ноги ли вытянуть удобно?

Я махнул рукой и пошёл. Роскошный гроб, обитый серой тканью, с рюшечками и ленточками, в стиле вселенской скорби богоизбранного народа, стоял прислонённым к стене в сенях. Мы с Ягой аккуратно положили его на пол, и я попробовал, впервые в своей жизни, туда лечь.

Ну что могу сказать…