С августа по ноябрь

Воздух, да и сама округа утеряли свой жар не в меру скоро – всего за одну ночь. Тени дерев кажутся не сенью, но сырыми пятнами на земле, так что мнится – не было вовсе никакого лета, всё это сказки, всегдашние рассказы стариков о том раньшем, лучше нынешнего, времени. Хотя, кажется, есть что вспомнить и о чём повздыхать не только у «пожившим», но и самому.

И о зорях розовощёких, и об утреннем тумане над рекой, когда путаешь дно неба со смятым покровом воды, и о рыбе, что поймал, да отпустил некогда подобру-поздорову, подрасти. Только не для того , дабы нагуляла жирок, не для будущего улова, а во исполнение самых сокровенных желаний тех, у кого окажется на пути та рыба как-нибудь после....

Выйдя из дому, не ступив ещё и шагу, я почувствовал прикосновение к лицу паутинки. То лето, что бежало столь быстро, навалилось жаркой грудью на тонкую ленточку паутины паука-бокохода, и ворвалось в чертоги бабьего, индийского лета.

– А почто индийского-то? Неужто, своего какого нет?

– Да отчего ж нет?! Имеется!

– Ну, ды-к – не томи, сказывай…

– Фёкла-свекольница нынче, а с нею и Андрей-тепляк5!

– Во-от оно как! Это другое дело! С этого и надо было начинать.

Одиночество

Деду моего дорогого друга Баранова Анатолия Александровича -

Николаю Степановичу Родионову,

который после обеда любил читать Гегеля

– Отвесь-ка мне, любезный, пол фунта ветчины, редко беру, но ради праздничка, отчего бы себя и не побаловать.

Привыкший к откровениям посторонних сиделец, и от того давно переставший принимать их к сердцу и примеривать на себя, молча отвесил чуть больше искомого, хотя на вид казалось, что в самом деле как бы даже и меньше.

– Ой… да как-то я не рассчитал… – Забеспокоился покупатель. Он заметил хитрость лавочника, и ему было стыдно от того. – Мне б ещё ситничка, капустки квашеной, да чекушку, а теперь вот, боюсь, не хватит, коли ветчины-то вышло… побольше.

Глянул покупатель на сидельца, не с расчётом, но с робкой надеждой смутить его совесть, не указуя прямо на неправду, а так только, исподволь рассуждая об ней, но лавочник, зевая, отвернулся к окошку и промолчал.

Покупатель вздохнул и принялся искать у себя в карманах, и заслышав, наконец, тихий звон, обрадовался, как дитя:

– Вот они, пятачки-то! А я и запамятовал! Хватит! Теперь уж точно хватит и на ситничек, и на капустку!

Присматривая за тем, как лавочник, вешая капусту, брезгливо морщится, покупатель вспоминал детство, когда перед праздниками они с мамкой и сестрой, бывало, рубили капусту, а отец, что непременно присутствовал при том, подшучивал над ними или вслух читал Псалтирь, либо, всю в жирных пятнах, газету, добытую в трактире. Отец любил похвастать своей учёностью.

– И спасибо ему за то… – Вслух произнёс покупатель, из-за чего сиделец с некоторым испугом поглядел на него, – мало ли, вдруг припадочный.

Нагруженный кульками с провизией, прислушиваясь к мерному бульканью чекушки в кармане, мужичок шёл, и, словно втолковывая кому-то невидимому, оправдывался перед собой:

– Капуста, она женской руки требует, – да где ж её взять… Ну, а чекушка, -то не из потакания слабости, но дабы почувствовать себя взрослым…

При последних словах мужичок остановился, как вкопанный, и едва не выронив поклажу, всплеснул руками:

– Ох, да как же я… восьмой уж десяток, а всё, как пацан.

До дому мужичку было недалеко, да долго. Добравшись до первой скамьи под фонарём, он решил передохнуть. Положив подле себя провизию, не таясь выпростал из кармана бутылёк, откупорил его, и сладко зажмурясь, стал пить. Отпив ровно половину, мужичок отломил немного от ситника и положил в рот, а бОльшую часть принялся крошить себе под ноги, где, мешая друг другу, уже хлопотали голуби.

– Голубые голуби… – Бормотал мужичок. Губы его улыбались, а из глаз текли слёзы.

Немного погодя, когда от хлеба не осталось и крошки, мужичок шумно, по-стариковски, высморкался, и весело разговаривая сам с собой, ушёл.

Ветчина и капуста остались лежать на скамье…

На самом деле

Осень случилась всего в одну ночь. Зудевших надоедливо мух, что лезли в глаза и уши ввечеру, утро застало лежащими на подоконнике, не годными даже на обед пауку. Но ведь ещё вчера…

Овод плутал в трёх стенах сеней, и, не тая обиды, гудел об ней громогласно, требуя выхода, но-таки не торопился покинуть навеса, ибо там, откуда он явился намедни, из примет лета была одна лишь гроза. Ветер срывал мокрые простыни ливня, что свисали с небес, и казалось – несть им конца, покуда не спала разом дерюга туч и сделалось вновь, – куда ни встань, – припёка солнца. И тогда уж округа не спешила укрыться в тени, а вдумчиво, неторопливо, со вкусом нежилась, прислушиваясь ко всеобщему томлению, которое явственнее тем, чем слабее она, та причина неги.