С бреднем

— Да, да… И это тоже… — подхватилъ Калистратъ. — А ужъ платитъ онъ кому ежели — то хуже нтъ. Кто хоть рубль ему повритъ — годъ субботъ ходитъ. А самъ, коли ежели что — ему сейчасъ подай, вынь да положь, а то надъ душой стоять станетъ. Отдыха не дастъ и все точить будетъ. «Я во имя справедливости, я справедливый человкъ». А какая тутъ справедливость! Прямо невроятный человкъ. И такой человкъ, что разв… вотъ нехорошо говорить-то при рыбной ловл… Прямо можно сказать, что только и стоитъ подарить его неумытому на кафтанъ подъ подкладку. Лавочники какъ съ него деньги получаютъ? Покосомъ. Ходитъ, ходитъ за деньгами и, наконецъ, скажетъ: «Анисимъ Христофорычъ… Да дайте мн, наконецъ, какой ни-на-есть покосъ въ уплату». Ну, дастъ, а только ужъ на будущій годъ непремнно объегорить. Покосы у него всегда впередъ кому-нибудь сданы. Лавочника — ужъ на что тотъ кулакъ — и того на лвую ногу обдлаетъ. Ерыга, прямо ерыга. «Зачмъ, говоритъ, теб деньги? Ты, говоритъ, у земскаго судиться какъ-нибудь будешь, а я тебя и защищу. Возьмешь меня въ защитники — мы и сквитаемся».

— Ахъ, такъ онъ адвокатъ? — воскликнулъ Укромновъ.

— Кляузникъ, — отвчалъ Калистратъ. — И по кляузамъ выше его нтъ. Пронюхаетъ, что гд-нибудь крестьяне съ помщикомъ не въ ладахъ изъ-за выгона, что-ли, или, изъ-за чего другого — сейчасъ къ нимъ на сходъ… «Давайте судиться съ бариномъ, а я буду защитникъ вашъ». Ну, и облапошить. Деньги возьметъ, начнетъ тянуть, на себя будетъ заставлять мужиковъ работать, ничего не сдлаетъ и ихъ-же продастъ барину. Палисадовскіе мужики какъ на него теперь плачутся! Клюквинскіе то-же самое.

Калистрать вздохнулъ. Папироска давно уже была докурена. Онъ хлопнулъ себя по бедрамъ и произнесъ:

— Ну, гуляй двушка гуляй, да дла своего не забывай. Надо ловить. Самый настоящій теперь часъ для рыбы. Пойдемъ къ верб, Уварка. Теперича туда подъ берегъ новая рыба спать пришла, — сказалъ онъ парню и потащилъ за собой бредень.

Сзади послдовалъ Уварка, перетаскивая свою и Калистрата одежду и сапоги, а за Уваркой шествовалъ баринъ Константинъ Укромновъ съ ведромъ.

— А что этотъ Плюшкевичъ семейный человкъ? — опрашивалъ Калистрата Укромновъ.

— Вдовый. И одна только дочка вковуха при немъ, — отвчалъ старикъ. — Такая-же ягода, какъ и онъ самъ. Прямо будемъ говорить: вдьма.

— Что это значитъ — вковуха?

— А ужъ изъ такого сорта двица, что надо ей отдумать, чтобъ замужъ выходить. Такіе года ей вышли. Вся въ родителя. Ищетъ, чтобы какъ-нибудь сдьяволить, прости, Господи, мое прегршеніе.

— Ага! Самъ упомянулъ неумытое слово… — замтилъ ему Уварка.

— Да коли про этого человка говоришь, то невольно согршишь. А только ты меня… старика, не учи. Молодъ еще… Я на ловл никогда худого слова не скажу. А теперь мы пока еще не ловимъ, а только по берегу закидывать бредень идемъ, — отвчалъ Калистратъ и продолжалъ:- Вдьма-съ… форменная вдьма. Изсохла вся отъ злости. Какъ щепка тощая. Цлый день шипитъ, какъ змя. Вотъ теперича ягоды пошли… земляника… Усадьба у нихъ ничмъ не огорожена… Канавка только, а по канавк ивнякъ заслъ. А на откос канавки ягоды, земляника… простая полевая земляника… Ну, ребятишки идутъ мимо, и лестно имъ ягодъ поообрать. Присядутъ на канавк и давай собирать. А она ужъ тутъ какъ тутъ. Выскочить на балконъ и кричитъ сверху: «Не смть наши ягоды собирать! Не смть траву топтать! А то сейчасъ изловлю и въ чуланъ запру». А какая трава по канав? И названія не стоитъ, что трава.

— Она-то у Плюшкевича и хозяйничаетъ? — поинтересовался Укромновъ.

— Да какое у него хозяйство! У него никакого хозяйства нтъ. Ни коровы, ни овцы. Куръ не держитъ изъ-за того, чтобы не кормить. «У бабы, говоритъ, на деревн купить дешевле». Молоко для себя у бабы за покосъ выговорилъ. Собаки не держитъ, кошки не заводитъ изъ-за того, чтобы, не кормить — вотъ какая жадность у человка. А вдьма его еще жадне.

— А должно быть ужъ ты попадалъ къ нему въ хорошій передлъ, коли такъ про него разсказываетъ! — замтилъ баринъ.

— А вы думаете, я вру про него? Истинную, сударь, правду. Дйствительно, хотлъ онъ меня засудить за рыбу, два раза хотлъ, да не удалось, — отвчалъ Калистратъ. — Однако, къ земскому пришлось прогуляться два раза, а земскій отъ насъ двадцать верстъ. Да съ вечера идти нужно было, а тамъ заночевать на постояломъ. Расходы…. Да что! Кляузникъ. Ну, заходи, Уварка, въ воду, заноси бредень. Господи благослови! — сказалъ Калистратъ парню.

Они стояли ужъ подъ большой раскидистой вербой.

III

— Налима хоть маленькаго поддть-бы такъ то-то уха была-бы хорошая! — сказалъ Укромновъ, когда старикъ Калистратъ и Уварка залзли въ воду съ бреднемъ. Калистрать улыбнулся и отвчалъ:

— Налимы, баринъ, на ночлегъ подъ берегъ не становятся.

— Отчего?

— Оттого, что у налима нора есть. Налимъ съ домомъ. У него въ берег, гд-нибудь между корнями нора — вотъ онъ тамъ и сидитъ. Самая хитрая рыба этотъ налимъ. Ой-ой-ой, какая хитрая! Ужъ на что баринъ Плюшкевичъ хитеръ! А налимъ его перехитритъ.

— А должно быть этотъ Плюшкевичъ порядкомъ теб надолызъ! — замтилъ Укромновъ.