С четверга до четверга

— Пристрелялись, гады, — сказал майор и ускорил шаг. Алихан смотрел на его взмокшую под мышками гимнастерку, на побуревшую шею и ждал. Мутное солнце не давало дышать. Наступила какая-то пауза, полное молчание всего, только песок скрипел под сапогами. Пустота. И в этой пустоте Алихан уловил вспышку, не видимую никому, руки толкнули майора вниз, в воронку, уже падая, зажмурясь, он крикнул дико, и жужжащий вой обрубился в недрах невероятным ударом: черное солнце, как паровоз с моста, сорвалось в яму, полную дыма и тьмы. Потом забрезжил день, он увидел крупный серый песок, обрывок газеты. Он увидел скат воронки, погон с двумя просветами, хрящеватое ухо. Майор был здесь, но он стал, как старик горец Абдулла, трупом, и невозможно было до него дотронуться, чтобы убедиться в этом до конца. Майор сел и стал ковырять в ухе. К лицу прилипли песчинки, шарили кругом выпуклые глаза, шевелились губы. Но Алихан ничего не слышал — ровный звон стоял в ушах и теле, что-то стучало, как молот внутри. «Контузило? — Ругается майор, нет, смеется?» И понял: жив, живы! И все стало прекрасно и просто. Он тоже улыбнулся. Майор помог ему выбраться из воронки, но когда они тронулись дальше, сильно захромал, остановился. «Черт-те что, — думал майор. — Растянул голень. А здесь пристреляно, по одиночкам садит. И как он услышал снаряд? Надо ковылять. Где бы палку взять? А — вон доска». Он поднял расколотую доску и приспособил ее как костыль. Другой рукой он опирался на Алихана. Так они дошли до НП и спустились в траншею. Здесь майор сел, привалился спиной к глине и закурил.

— На, затянись, Алеша, — на тебе лица нет.

Алихан затянулся и закашлялся до слез. Майор что-то говорил, в ухе щелкнуло, и Алихан услышал:

— Теперь, брат, живы будем!

— Жить можна! — сказал Алихан и засмеялся.

Он сидел в окопчике около блиндажа, в который ушел майор, и смотрел, как офицер-артиллерист то смотрит в стереотрубу, то что-то пишет на планшете. На патронном ящике стояли консервы с красными этикетками. На этикетках была коровья голова и нерусские буквы. Это все стало интересно.

Шли часы, Алихан задремал, проснулся, опять закрыл глаза. Майора не было, ничего не было, кроме серебристой дремоты, сквозь которую где-то изредка вздрагивали далекие разрывы. Низкий свет пригревал лоб, руки, ложе автомата, а влажную спину холодила земляная стенка траншеи.

— Алихан! Подъем!

Майор стоял над ним в фуражке, сдвинутой на лоб. Он был зол и непокорен.

— Расплодили стратегов, туды их в качель! — сказал он в пространство. — Чего улыбаешься? Все равно не понял.

— Понял!

— Чего ж ты понял?

— Туды в качель!

— Правильно понял. Хлеб есть?

— Есть.

Майор присел рядом, разломил краюху, и они стали жевать.

Вечер кончился, незаметно пришла лунная ночь, все небо мерцало бледными созвездиями, и много людей и в наших, и в немецких траншеях смотрели в искристую бесконечность тишины. Передовая молчала.

— Ну, потопали, — сказал майор. — Дойдем полегоньку — я костыль свой наладил.

Они медленно шли как бы по дну сухого лунного моря, где было все незнакомо, полупрозрачно. Песчаные пустыри, ямы кратеров-воронок. Слева — огромный перламутровый диск с темными пятнами, справа — две длинные тени, пересекающие бугры. Они шли, нет, не шли, а плыли, будто покачиваясь в седлах в такт конской поступи, в ритме напева, который опять возвратился, плыли сквозь хрустальные горы, где каждая песчинка зеленовато мерцает о безопасности, потому что едут родичи, которые победили и возвращаются вместе к родному аулу.

Майор шагал, скрывая боль, неотступно думал о том, что немцы ночью сюда не стреляют, потому что засылают, может быть, сюда за «языком», недаром из сто шестого, говорят, пропал связист и его нашли заколотого — кто-то их потревожил, не довели до берега, дойти бы хоть до дороги, там наше охранение, помогут, а пацан мой совсем зеленый, его-то сразу пришьют, а меня, офицера, будут вязать, но тут им не обломится, нет, хоть и хромой, а не дамся, нет! — и он оскалился, выхаркнул отдышку.

— Погоди — передохнем…

Сняв сапог, майор ощупывал лодыжку, ругался шепотом. Алихан сидел, поджав ноги, лунное море плавилось в глазах, колыхалось бездонно, и в этом море бесшумно пробежала тень, потом вторая, быстро, по собачьи, и тоже провалилась, а рука майора пригнула его к земле, в самое ухо шептали сухие слова:

— Немцы! Тихо сиди — немцы! — И сразу ночной свет стал мертвенным, а рука сама оттянула затвор автомата. — Не стрелять без команды! — хрипло шептал майор.

Еще две тени перебежали ближе и залегли на виду, прикинулись песчаными кочками. Они еще не заметили их, эти кочки, полные страшного расчета. До них было метров тридцать. «Заметят — срежут сразу, — думал майор, медленно вытягивая пистолет из кобуры. — Или взять попытаются… Мне не уйти с ногой… Алиханку возьмут, нет, он не даст, а может, и даст, не двигаться, ждать, чего ждать? Те ушли на перехват к дороге, а эти двое страхуют их сзади». Он пригнулся к Алихану, зашелестел:

— Если обнаружат — стреляй. Если нет — замри. Меня убьют — возьми планшет и пробирайся назад, на НП. Замри!