С четверга до четверга

Предчувствие сбылось, и стало страшно, радостно и жарко, когда, приостановившись, она глянула исподлобья. Алихан сжал зубы, розовый бутон холодил подбородок, он проглотил что-то, гортанно крикнул, бросил ей цветок, который, зацепившись за ситец на груди, упал на мостовую. Не сводя с Алихана взгляда, она стала нагибаться, чтобы поднять, а он хлестнул лошадь и сорвался в галоп. Дребезжала тележка, бились подковы, а он пел сам в себе, ничего не замечая кругом:

Я еду быстро,
и еще быстрее…
Почему ты так посмотрела?
Так еще никто не смотрел,
только ты и я.
Маленький бутон
упал на дорогу,
Наш народ дарит цветы,
скачут лошади,
скачут по облакам,
вон та гора,
она вся белая.
Это моя мать. И твоя тоже.
Горы не спрашивают,
они все понимают.
Ты посмотрела на меня
так пристально!..

Лошадь пофыркивала, потела, а он все погонял. Прохожий лейтенант сердито посторонился от пыли, поправил газету на тарелке с творогом. «Вырвался мальчишка!»

Впереди за полем — деревня, белые домики под черепицей, цветущие яблоньки. Из деревни навстречу беглым шагом торопились два солдата, один снял и опять забросил винтовку, другой замахал испуганно: «Стой! Бендеры там! Стой!» Алихан только мотнул головой, встряхнул вожжами. «Стой, дурак!» От удара лошадь прижала уши и пошла кидать навозную пыль в передок телеги.

Деревенская улица пробегала пустыми дворами, над крышами кружили голуби. У магазина лежал человек. Лицо уткнуто в пыль, хлястик на шинели оторван. Лошадь покосилась, всхрапнула. «Москаль тикает!» — крикнули справа, и через штакетник полезли люди в пиджаках и кепках.

— Ий-эх! — крикнул Алихан, еще раз ударил лошадь, подкинуло, накренило телегу, что-то мгновенное, упругое хлыстом распороло воздух мимо затылка, и он привстал, раскачивая кнут. Даже сейчас его не оставляла песня, он скакал по ее голубым ступеням, а глаза цепко выбирали бегущую навстречу дорогу, и он не боялся черных дыр, упертых между лопаток. Еще один хлыст взвизгнул вдоль, рядом, и все кончилось: они перевалили бугор.

За деревней поле люцерны полого спускалось к мостику. По полю ехали к деревне два бронетранспортера. Алихан придержал лошадь. Грязный небритый водитель высунул голову, солдаты насмешливо разглядывали сверху. Офицер в каске нагнулся, спросил:

— Куда гонишь?

— Пятнадцатый противотанковый. Пакет везу. Там бендера вроде…

— Вроде! — Офицер кивнул на задок телеги. Серое отшлифованное дерево было отщеплено во всю длину. Свежий отщеп, опасный, как рана.

— Ничего, лейтенант, жить можна! — Зубы так сверкнули, что все заулыбались. Враз мощно заворчали моторы, затрещала передача.

— Веселый пацан! — сказал водитель офицеру. Но офицер не ответил. Устало и пристально он смотрел теперь только вперед, в броневую щель на приближающиеся дома. Желтоватые глаза его стали жестоки и неподвижны.

* * *

Вечером он ехал обратно мимо той каменной будки, где журчал ручеек из разбитой трубы, и вглядывался, чего-то ждал. Ее светлые глаза исподлобья под низкой челкой, тонкий ситец на груди, пыльные маленькие туфельки. Он видел отчетливо даже чуть припухшую нижнюю губу, тополевый пух на пуговке у ворота… Устало ступала лошадь, крутились песчинки в прозрачной струйке, никого не было. «Все равно она видит меня, я вижу ее…» Стало просто и грустно, все отдалилось, гул грузовиков приходил через тишину, как со дна реки, в сумерках медленно гасли верхушки тополей.

Против штаба стоял «студебеккер», суетились солдаты, рыча, прополз к повороту «виллис» начштаба.

— Али? — Гандулинов тащил ящик к машине. — Прибыл?

— Майор где? Зачем таскаешь? Куда?

— К теще в гости! На передок снимаемся — отгулялись. Тащи свои шмутки.

— Майор где?

— Влип твой майор. — Сказал Гандулинов и поставил ящик. — Накирялся, повара генеральского съездил.

— Чего? Не понимай тебя.

— «Не понимай!» Выпил он, снять могут. Понял?

В полумраке терраски на ящике с картами сидел майор. Он был без фуражки, ворот расстегнут, блестел потный лоб. Изредка он поводил шеей, хрипел:

— Не подходи!

Офицеры грудились у порога, посмеивались, Ткаченко просил умильным голосом:

— Вэ Гэ, отдай карты! Сел як клуша. Грузить трэба. Отдай!

Выпуклые глаза майора медленно обводили всех, не отвечали.

— Виктор Герасимович! Слезь, задерживаешь машину, — сердито уговаривал толстый топограф.

— А он и не слышит, — сказал Ивлев. — Алиханка, подойди к нему, может, тебя признает? Иди вот сюда. Ну?

— Товарищ майор! — громко, краснея, доложил Алихан и проглотил слюну. — Рядовой Алихан прибыл… Пакет отдавай, бендера стреляй… Он смешался и замолчал. Выпуклые глаза повернулись, уперлись, из-под надбровий сквозь серую паутину пробился вопрос, осмыслялись зрачки.

— Али. Алешка? Ты? Встань здесь, сынок, охраняй. Меня. Автомат есть? Охраняй. Окружили, заразы!..

Наступила тишина, Алихан растерянно вертел головой, моргал.