С чистого листа

– В задней части твоего мозга, над правым ухом – вот тут – есть особая область, отвечающая за распознавание лиц…

– Латеральная затылочно-височная извилина, двенадцатое поле.

Я поднимаю руку и снова провожу пальцами по шраму над правым ухом.

– Мы можем сделать МРТ, которая даст нам больше информации. Многие страдающие прозопагнозией также с трудом опознают автомобили и окружающую местность. Они часто страдают и топографической агнозией, то есть легко теряются, блуждают и не узнают своих домов или мест, где работают. У них могут быть проблемы со слухом. Мы считаем, что прозопагнозия – это ключ к понимаю того, как мозг воспринимает объекты в целом. До поры до времени мы рассматривали мозг как единое целое, но теперь убеждаемся в том, что он состоит из отдельных механизмов, если угодно, являющихся его частями, а также в том, что эти механизмы не взаимодействуют друг с другом и что они даже не знают о существовании друг друга.

– Грубо говоря, у меня в мозгу область, отвечающая за распознавание лиц, отсутствует, повреждена или выключена? Но если я сделаю МРТ, лечения ведь все равно нет.

– Да.

Больше доктор Клайн для меня ничего сделать не может, и мы оба это понимаем.

Она произносит:

– Я предлагаю тебе рассказать об этом хотя бы в семье. Пусть твои близкие знают, что ты этим страдаешь. В конечном счете тебе станет легче жить.

Я беру телефон и отправляю Либби сообщение:

Я закончил.

И это действительно так.

– Вот еще что, Джек. Большинство страдающих эволюционной прозопагнозией ничего не ожидают от лица, в отличие от страдающих приобретенной прозопагнозией. Так же как люди с врожденной слепотой знают лишь «незрячесть», люди, родившиеся зрячими, ощущают потерю зрения совсем по-другому. Но людям с приобретенной лицевой слепотой весьма свойственно продолжать пытаться использовать лицо как ключ к узнаванию. Это инстинкт.

Я отчего-то воспринимаю эти слова как удар в грудь. Я сам во всем виноват. Если бы я тогда не забрался на крышу… если бы не пытался выпендриваться… если бы не упал… я бы здесь не сидел и не говорил бы с неврологом. Мне бы лить слезы над шестилетним собой, лежащим на лужайке, для которого мир навсегда изменится. Но вместо этого мне просто хочется побыстрее отсюда убраться.

– Спасибо, доктор Клайн. Мне пора домой.

Она жмет мне руку, благодарит за потраченное время, извиняется, что не может сделать для меня большего, словно она во всем виновата. Мне хочется сказать ей: не стоит извиняться, ведь не она же столкнула меня тогда с крыши, но вместо этого говорю:

– Удачи вам в ваших исследованиях.

– Джек?

Я оборачиваюсь и вижу женщину в очках, с широкими скулами и высокой прической. Она произносит:

– Каждый пятидесятый страдает лицевой слепотой. Может, знание этого тебе поможет. Ты совсем не одинок в своем недуге.

Либби

По дороге обратно в Амос я задаю ему вопросы о тестах, а он отвечает на них очень коротко: да, нет, да, нет. Потом мы умолкаем. Он где-то далеко, и я знаю, что он чувствует: ему хочется замкнуться в себе. Так что я больше не пытаюсь его разговорить. Мы просто едем.

Мы проезжаем пятнадцать километров без единого слова. Молчание окутывает нас, словно одеяло. Я гляжу куда-то вдаль за дорогу, но через какое-то время покров молчания становится настолько давящим, словно меня кто-то душит.

Я едва не говорю ему, что почти было тоже решилась на обследование, но вместо этого с моих губ срывается:

– Я хочу стать танцовщицей. Не такой, как в «Девчатах», а профессиональной.

К его чести, он не срывается с дороги, а отзывается эхом:

– Танцовщицей.

Он по-прежнему где-то далеко. Но я слышу, как он потихоньку вникает в мои слова.

– Когда я была маленькой – не просто младше, а действительно маленькой, – я занималась балетом. И у меня очень хорошо получалось. У меня есть фотография, где я в черном трико стою в почти идеальной пятой позиции. Фото сделали тем вечером, когда я впервые вместе со всеми выступала на сцене, и все вышло просто замечательно. А после концерта преподавательница сказала мне: «Ты никогда не станешь танцовщицей. Я могу продолжить учить тебя, но это обернется лишь пустой тратой денег твоих родителей. У тебя слишком широкая кость. Тело у тебя не для танцев. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше».

– Ух ты. Вот зараза.

– Это меня убило. Я долго не танцевала, что бы там мама ни говорила. Она предложила найти другого педагога, но что-то во мне оборвалось. Я позволила той женщине это разрушить. – Я смотрю на его профиль, обращенный на дорогу. – Но она не смогла убить во мне желание танцевать. Никто не скажет мне, чтобы я больше не танцевала. Никто не должен говорить, что ты можешь, а что нет. Даже ты сам.

Мы снова едем в молчании, но атмосфера улучшилась. Настроение у него поднялось, и он спустился на землю.

– У моего отца роман на стороне.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, и все. Это миссис Чапмен. Из школы.

– Миссис Чапмен, которая учительница химии?