С чистого листа

Рейчел хочет знать, что произошло. Это человек, который прошел с тобой через все самое худшее. Когда вы с ней встретились, ты занимала сразу две больничные койки после того, как тебя спасли из собственного ДОМА. Она оставалась рядом и любила тебя во время всех твоих страданий, как мать, вот только она тебе не мать.

Я говорю ей, что не хочу об этом разговаривать, не сейчас, и почти всю дорогу до дома мы молчим.

У себя в комнате я открываю книжку «Мы живем в замке». Хотя она и совершила ужасный и жуткий поступок, Мари Кларисса не чувствует ничего – ни боли, ни раскаяния, не испытывает никаких эмоций. Даже когда селяне заходят на ее землю и распевают о ней песенки:

Маркиса, – сказала Конни, – чашку чая нате!
Нет, – сказала Маркиса, – вы меня отравите!
Маркиса, – сказала Конни, – мы бы спать вас положили,
Там, на кладбище, на дальнем, глубоко в могиле.

Маркиса и так вполне счастлива, живя в доме в обществе сестры, но она все же думает о селянах и очень хочет, чтобы языки у них сгорели вместе с головами.

Я вспоминаю, как боль и злоба переполняли меня настолько, что мне хотелось одного: чтобы языки сгорели у всех, кто причинил мне боль, особенно у Мозеса Ханта. Но вот в чем штука – Маркиса отравила всю свою семью. А мое единственное преступление состояло в том, что я была толстой.

Джек

– А почему ты не остался в гостиной с другими детьми?

– Мне что-то не хотелось играть в их игры. Я ушел на заднее крыльцо повторять свою роль.

Плач, похоже, прекратился, но он не смотрит мне в глаза.

– А Тамс и остальные хотели, чтобы ты играл вместе с ними?

Он пожимает плечами.

– По-моему, они и так без меня обходились.

– Но с Тамс ты дружишь, да?

На каждый ответ у него уходит по несколько секунд, и я слышу в его голосе боль. В которой виноват я.

– Вроде да.

Я оставляю его в покое, мысли у меня путаются, а сердце по-прежнему громко колотится.

Когда мы тормозим у нашего дома, Дасти произносит:

– Джек?

– Да?

Мне хочется, чтобы он сказал, что прощает меня, что все-таки меня любит.

– Как же мне жаль, что ты пытался выкрасть Джереми.

– Мне тоже.

– А что, если бы мама Тамс позвонила в полицию? А что, если бы тебя посадили в тюрьму? – Голос у него дрожит, и, похоже, он вот-вот снова расплачется.

– Не пойду я ни в какую тюрьму. Я бы не позволил им отправить себя в тюрьму. Просто вышло недоразумение. Вот и все. Я просто запутался.

Он без единого слова вылезает из машины, и, когда мы шагаем по дорожке, я говорю:

– Эй, малыш, ты ведь не расскажешь маме с папой о том, что сегодня произошло?

Дождь перестал, но я чувствую, как его остатки висят в воздухе.

Дасти задумывается, и я вижу, что брат не хочет мне ничего обещать. Никогда. Он поднимает лицо кверху и встречается со мной взглядом. Глаза его вырубают меня наповал. Они смотрят на меня, но откуда-то очень издалека. Наконец он произносит:

– Ладно.

Он заходит в дом, а я присаживаюсь на крыльцо, пусть и мокрое, потому что я еще не готов войти внутрь. Выдался долгий день, а вечер такой тихий и прохладный, словно коснувшаяся лба рука, когда у тебя температура. Я смотрю на улицу, а потом на небо. Руки все еще трясутся. Сердце по-прежнему колотится.

Сегодня день прошел просто отвратительно. С мозгами у тебя из рук вон плохо. И лучше никогда не станет.

Я не смог бы сказать, как выглядит Джереми Мервис. Если бы он сейчас прошел по улице, я бы не смог его узнать. Но никогда не забуду ужас в его глазах, когда я пытался вытащить его за дверь. И никогда не забуду лицо брата, когда тот смотрел на меня.

Сегодня все могло обернуться еще хуже.

Я повторяю это снова и снова, пока пытаюсь представить себе пять еще более ужасных последствий, но не могу, поскольку что может быть еще хуже, чем случайная попытка похитить незнакомого тебе ребенка? Мои мысли быстро перескакивают на Дасти. Он носит в себе то, о чем я никогда не узнаю, так же, как и я, и все мы. Я не уверен, что именно он в себе носит, но могу догадаться. Дасти чувствительный, он честный. Немного эксцентричный. Он почти наверняка веселый, однако сомневаюсь, что даже он сам об этом знает. Как и Либби, он не станет притворяться тем, кем не является на самом деле, и не боится быть другим. Но большинству детей не всегда это нравится.