С чистого листа

Я больше не верю в Бога, если вообще когда-то верил, но вслух я произношу нечто вроде молитвы. Просто храни его. Не дай никому причинить ему боль. А пока хранишь его, пригляди еще за Либби и стариной Джонни Ромсфордом. И за мамой. И за Маркусом. И даже за папой.

Себя я в список не добавляю, потому что это кажется эгоистичным. Но, наверное, я об этом думаю, хоть на мгновение. И за мной, наверное, хотя я этого и не заслуживаю. Может, и за мной пригляди.

Когда я вхожу в дом, мама говорит по телефону с матерью Тамс, а папа – с родителями Джереми Мервиса. Вот и конец всем секретам. Все явно очень и очень злы.

Мама упирает в меня палец:

– Джек Генри. Останься.

И показывает мне на гостиную.

Десять минут спустя.

Мама:

– И что все это значит?

Я:

– Может, мне очки нужны.

– Я сейчас говорю не только о похищении Джереми Мервиса. Я обо всем речь веду, Джек. В школе у тебя неприятности. Подрался вот. Ты – совсем не ты.

Я:

– У меня просто плохая полоса, мам. Я тот же милый парень, которого ты вырастила. Тот же твой любимый сын. Тот же я.

Мама:

– Я не знаю, что творится у нас в семье, но подобному поведению надо положить конец. Если что-то не так, тебе нужно с нами поговорить.

И вот он, мой шанс вывалить ей все рядом с кусочком попкорна, который она вытягивает из-под дивана, и лежащим на ковре пультом от игровой приставки.

Мама:

– Джек? Скажи нам, что с тобой происходит.

Но в этот момент я не знаю, что сказать. Все, что у меня не так, выглядит надуманным, потому что я вроде бы не могу вычленить что-то и действительно им выложить – ни тайный роман отца, ни мое скрываемое мозговое расстройство.

Я:

– Извините. Я исправлюсь. Это лучшее, что я могу сделать. – Я смотрю на отца. – Это лучшее, что любой из нас может сделать.

И может, оттого, что он знает, что в чем-то, наверное, есть доля и его вины, отец говорит:

– Я верю тебе, Джек, но все это довольно скверно. Тебе нужно срочно извиниться перед обеими семьями.

Мама:

– К тому же мы хотим, чтобы ты обратился к психологу. К мистеру Левину или кому-то еще. Никаких гулянок две недели. Школа, работа, дом. Вот так.

Мне хочется возразить: «Две недели? Прикуйте меня к дому до конца года. Не пускайте меня в школу, пока вы не уйметесь. Пусть я буду торчать дома, как Мари Кларисса Блеквуд, как Либби. Тогда все станет гораздо легче».

Я чувствую себя связанным. По рукам и ногам. Везде. С тем же успехом они могли бы засунуть меня в ящик и бросить там.

Сперва я звоню Мервисам. Затем – маме Тамс. Мертвым ровным голосом я извиняюсь. Я говорю, что никак не могу отойти от известия о раке у отца и от неприятностей в школе. Я прошу:

– Пожалуйста, не наказывайте Дасти за мое плохое поведение. Он – лучше всех, кого я знаю.

Когда я вешаю трубку, я добавляю приписку к молитве. «Не дай никому причинить ему боль. Включая меня».

Либби

Танцевать мне не хочется, но я достаю розовые балетки и натягиваю их на ноги. Я падаю на кровать, зарываюсь в подушки и затаскиваю Джорджа себе на грудь, вдыхая отдающий пылью запах его шерстки. Он начинает брыкаться, так что я отпускаю его, и он проделывает то, чего раньше никогда не делал, – садится рядом со мной и нежно впускает и выпускает свои острые, грязные коготки.

Я скрещиваю лодыжки, чтобы видеть балетки, пока я гляжу в стену. На какую-то минуту я словно возвращаюсь в прошлое – лежу в кровати, отрезанная от всех. Я делаю вид, что нахожусь в нашем старом доме, через улицу от Дина, Сэма и Кастиэля, моих воображаемых друзей, так и не ставших мне друзьями настоящими.

Я – Либби Страут, Самый Толстый Подросток Америки, возможно, Грустнейший-Подросток-в-Мире, одна в своей комнате с котом, пока за стенами этой комнаты весь остальной мир живет своей жизнью.

Джек

После дождя вечер прохладен и свеж. Я протискиваюсь к краю крыши, пока не становлюсь там, где стоял прежде, двенадцать лет назад, и рассматриваю наш район и дом, некогда принадлежавший Либби Страут.

Может, если я снова упаду, что-то у меня в мозгах встанет на место. Я смогу увидеть мир и людей так, как сейчас их не вижу. Смогу вызывать из памяти лицо или подумать: «Мама» – и сразу же соотнести это слово с полным законченным образом, состоящим из глаз, носа, рта и всего остального.

Стою я там долго, пытаясь найти способ спрыгнуть вниз и удариться головой о то же место, что и тогда. Может, взять камень и треснуть себя по голове. Но что, если тогда я сделаю себе еще хуже? Что, если заработаю полную и необратимую амнезию?

Я сажусь, а потом ложусь на еще мокрую от дождя крышу. Ничего, что рубашка у меня промокает, пока я гляжу на небо и на звезды, похожие на все остальные светила, и небо с тем же успехом может оказаться полным лиц. Я говорю себе: «Либби – одна из тех звезд». Я выбираю звезду, называю ее в честь Либби и гляжу на нее сколько могу.

Затем я моргаю.