С добрым утром, Марина

Виктор безотчетно сломал веточку и тут же отбросил ее, решительно шагнул во двор, взял Марину за руку. Она напряглась, затаилась, но руку освободить не торопилась.

— Я знаешь чего сделаю? Знаешь?

— Скажи, послушаю.

— Я к вам в Гремякино переберусь жить.

— Так это ж здорово, Виктор!

— А что? Вольному — воля! Попрошусь, чтоб меня приняли в гремякинский колхоз: молодые нужны всюду. Могу стать животноводом, могу — шофером, даже пастухом или дояром. Кем хочешь стану. Я решительный, слюни распускать не люблю.

Марина наконец высвободила свою ладонь из его жестковатых горячих рук.

— А зачем это тебе нужно, Виктор? Ты ж свою Суслонь все расхваливал. Забыл?

— Не забыл. Суслонь действительно редкостная деревня.

— Так в чем же дело?

Теперь они старались разговаривать тихо, почти полушепотом.

— Хочу, Маринка, поближе к тебе жить, в одной деревне, на одной улице. Чтоб каждый день встречаться, ходить рядом…

— Да что ты придумываешь, Виктор?

— Ты одна такая девушка. Другой такой нет…

Голос Виктора осекся, он сглотнул слюну. Марина почувствовала, как он сильно волновался; до ее сознания вдруг дошел весь смысл их сегодняшней встречи. Она быстро запротестовала:

— Не надо, Виктор! Не говори больше. Пожалуйста, не говори. Не надо.

— Нет, надо!

Виктор опять крепко сжал локоть девушки. Она отстранилась:

— Мне пора… До свидания.

— Постой!

Марина взбежала на крыльцо, задержалась, склонив голову. Виктор шумно дышал, уцепившись за перила, смотрел на нее снизу вверх.

— Мне безразлично, где жить и работать. Кто у меня в Суслони? Только тетка, а у нее своих детей полно. Шестеро гавриков. Я вроде сбоку припека. Тетка уже не раз намекала: мол, оперился, встал на ноги, пора самостоятельной дорогой идти… Если не Гремякино, уеду к черту на кулички. Мне все равно. В Сибирь завербуюсь на стройку или махну во Владивосток, моряком стану, раз ты не хочешь, чтоб я был рядом.

В темноте за забором фыркнули кони, забеспокоились. Виктор насторожился, но тут же, махнув рукой, продолжал дрогнувшим голосом:

— Я давно мечтал встретить такую, как ты. Увидел тебя и сказал себе: она, не упусти ее! Все думаю и думаю о тебе. Иду на конеферму — слышу твой голос, обедаю дома — вижу твое лицо. Никому еще не говорил таких слов, а тебе говорю. Я могу для тебя сделать все, только прикажи…

На курсах киномехаников некоторые парни оказывали Марине особое внимание, угощали ее конфетами, провожали домой, с одним она даже целовалась в темной аллее парка. Но то было простым озорством, безобидным любопытством, а теперь надвигалось что-то огромное, непонятное, пугающее. Марине вдруг стало жалко и себя и Виктора — что-то произошло между ними непоправимое, — и она с испугом воскликнула:

— Боже мой, да зачем все это? К чему? Ведь так было хорошо, а теперь…

Быстро, как бы спасаясь от настигавшей ее опасности, Марина кинулась к двери, заколотила в нее кулаками. Она не оглядывалась на Виктора, только стучала и стучала. А он все так же стоял с запрокинутой головой и молчал. В одном из окон вспыхнул свет, и тотчас же тетка Лопатина затопала на веранде, лязгнул засов…

В своей комнатке Марина разделась в темноте, юркнула под простыню, свернулась калачиком. Мысли в ее голове роились, как пчелы. Она думала о том, что в жизни наступает пора, когда любовь представляется в виде сказочной, манящей, неизведанной страны, в которой каждому хочется непременно побывать. Ее тоже тянуло туда. Об этой чудо-стране рассказывали книги и кинофильмы, шептались девушки, разговаривали пожилые люди и даже старики. Она была далеко и близко, потому что ее владения простирались повсюду. Но, чтобы попасть туда, надо обязательно найти свою стежку-дорожку. Марине почему-то было досадно, что в эту страну счастья и радости ее позвал сегодня не кто-нибудь другой, а Виктор — парень с белесыми волосами и торчащими ушами…

— Подумать только… Так вдруг, неожиданно! — шептала она, ворочаясь на своей постели.

А тем временем Виктор, нахлестывая, гнал залетных по улице, ему хотелось только одного — скорее промчаться через все Гремякино, вырваться в ночную степь, чтобы за сто верст никого не было вокруг, лишь дорога впереди, да мчащиеся по ней гривастые кони, да далекие звезды над головой. Грохот колес раскалывал тишину, но она была густая и могучая, так что все звуки быстро глохли и тонули в ночи.

На рассвете, когда заголубело небо, а землю все еще как бы окутывала полутень, Виктор добрался до Суслони. Домой, к тетке, он не пошел; распряг лошадей и прилег позоревать возле конюшни, в стожке свежего духовитого сена. Спал он до тех пор, пока не припекло солнце и лицо его не покрылось капельками пота. Затем он долго купался в пруду, сидел неподвижно на дамбе, обхватив руками острые коленки. Ему никого не хотелось видеть — вот так бы целый день сидеть и сидеть на берегу пруда, смотреть на блеск воды, слушать, как галдят в ветвях тополей непоседы воробьи. Мало-помалу безразличное настроение рассеялось, и он стал думать о том, что проживет и без Марины, мир клином на ней не сошелся, и она еще пожалеет о нем.