«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода

Приведенный фельетон – не просто очень разросшаяся и, фигурально выражаясь, разжиревшая «утка»; одновременно он принадлежит к тому весьма популярному в этот период во французской журналистике роду, что определяется труднопереводимым французским словом blague. Если в современном французском языке этим словом нередко обозначают то, что по-русски называется анекдотом, то в XIX веке, говоря о blague, имели в виду прежде всего вранье, бахвальство, шарлатанство, рекламу (см.: [Preiss 2002]).

«Вранье» кажется мне наиболее точным аналогом французского blague (ср.: [Мильчина 2019: 195–197; наст. изд., с. 229]). В приведенном выше очерке фельетонист подхватывает чужую «утку» и превращает ее в целый фейерверк глумливого «вранья». Причем, хотя фельетон формально посвящен русскому царю и его гипотетическому приезду в Париж, «вранье» и глумление в данном случае направлены сразу на несколько объектов.

Первый из них, самый очевидный, – «писатель, выдавший в свет довольно дерзкую книгу о России». Это, как уже было сказано выше, Астольф де Кюстин. Гино и прежде уже случалось упоминать вместе императора Николая I и писателя Кюстина. 5 октября 1843 года в одной из парижских хроник, которые он сочинял для «Века», он сообщал о российском императоре, что тот,

даром что самодержец, очень сильно озабочен мнением цивилизованных народов и в особенности французов о его империи. Случается, что он принимает самые суровые решения, и рука его, например, берется за перо, чтобы подписать указ о высылке кого-нибудь из подданных в Сибирь, но в то же самое время августейшие губы шепчут: «Что скажут об этом в Париже?» Правду сказать, свою подпись он ставит, как если бы Парижа вовсе не существовало. Книга, опубликованная недавно одним из наших литераторов, больно ранила его царское величество. Дело в том, что сочинение это содержит множество анекдотов, которые превосходят все то, что мы до сих пор слышали самого ужасного и самого татарского. Автора же невозможно заподозрить в недоброжелательстве, ибо он принадлежит к числу легитимистов.

Под «одним из наших литераторов» в приведенном пассаже также безусловно подразумевается Кюстин. После выхода его «России в 1839 году» никакой разговор о России уже был немыслим без упоминания этой нашумевшей книги. Поэтому относительно левый «Век» использует слух о появлении императора Николая в Париже для того, чтобы высмеять и вывести трусом писателя-легитимиста, представителя чуждых этой газете политических взглядов. Характерно, что журналисты, писавшие о визите Николая в Лондон, также не могли обойтись без упоминаний Кюстина, хотя, казалось бы, прямого отношения он к этому не имел. «Пресса» свою процитированную выше похвалу внешности императора в номере от 9 июня заканчивает фразой: «Он прекрасно ездит верхом и не выказывает той робости, какую ему приписывает г-н де Кюстин», а «Век» ссылается на Кюстина в большой политической статье 6 июня:

Вот что весьма многозначительно: император внезапно прибыл к сэру Роберту Пилю, который не ожидал этого визита, сердечно пожал ему руку и оставил премьер-министра в явном удовлетворении от тайной беседы, впрочем не слишком продолжительной. Николай, который в разговоре с г-ном де Кюстином высказывался о представительном правлении с самым сильным презрением, счел себя обязанным публично отдать дань уважения английским установлениям, почтив нежданным визитом главу правительства этой страны. Если поступок этот и не искренний, то, безусловно, ловкий[191].