С глазу на глаз со сфинксом

Дальше ехать нельзя. Говорю Хасану, что мне хочется вылезти из машины и идти пешком. Жизнь этих улиц слишком интересна, чтобы ограничиться беглым осмотром из окошка автомобиля. Мы выходим, отсылаем машину и двигаемся дальше пешком. Мое светлое лицо, единственное в этой яркой толпе, и прежде всего белокурые волосы привлекают всеобщее внимание.

К нам все время пристают торговцы, зазывая в маленькие, набитые всякой всячиной ларьки. Здесь отличные изделия из бронзы и позолоченной жести, тяжелые пушистые ковры, блестящие безделушки и тысячи предметов непонятного назначения.

Под стенами домов множество низких тележек с запряженными в них ослами. На одних тележках громадные кучи золотистых апельсинов и мандаринов, на других — баранки и лепешки, на третьих — горы липких коричневых фиников.

Мы проходим под темными сводами старых ворот. В их углублении старики-нищие в отвратительных лохмотьях. Один из них, неожиданно поднявшись, показывает свои красные, изъеденные гноем пустые глазницы. Это, как объясняет Хасан, результат распространенной здесь трахомы, с которой теперь ведут ожесточенную борьбу эпидемиологические станции всего Египта.

У самой стены стоят на коленях двое мужчин в национальных костюмах; рядом лежат их туфли. Вытянув прямо перед собой руки, мужчины читают молитвы и непрерывно кладут земные поклоны.

Останавливаемся у тяжелых ворот, обитых гвоздями с выпуклыми шляпками. Некоторые гвозди обернуты нитками, выдернутыми из ткани. С нашего пути быстро убегают женские фигуры в развевающихся длинных темных платьях. Лица их закрыты прозрачными черными вуалями, прикрепленными золотыми пряжками к головному убору.

Перед нами Баб Зуэйла — остаток городских стен XII века.

Народное предание гласит, что эти ворота обладают особыми свойствами. Женщине, которая, обратившись к аллаху с молитвой, выдернет из своей шали нитку и обернет ее вокруг гвоздя, вбитого в наличник Баб Зуэйлы, аллах дарует ребенка. Тогда женщина должна еще раз прийти к Баб Зуэйле и снять свою нитку. Ибо, как говорит Хасан, дело сделано и нечего больше надоедать аллаху.

Пробираемся под аркой Баб Зуэйлы и выходим на ярко освещенную площадь рядом с мечетью. Из украшенных тонкими столбиками окон мечети звучат мелодичные и монотонные напевы стихов Корана.

Напротив — маленькое кафе. На обитой серебристой жестью стойке несколько громадных стеклянных сосудов с какими-то разноцветными напитками. Под открытым небом расставлены низкие столики; вокруг них сидят мужчины, преимущественно в европейских костюмах и красных фесках. Они пьют кофе из маленьких чашечек и курят наргиле. С трудом находим свободный столик. Хасан заказывает кофе по-турецки, который нам подают в маленьких медных кастрюльках. Хасан уговаривает меня отведать и напиток из корицы. У него вкус меда и корицы, он ароматен и хорошо освежает.

Из темной улочки надвигается волна музыки и пения. Из-за угла выплывает на площадь пестрая толпа. Каждый несет на цепочке зажженный фонарь. Волна пения и заунывной музыки постепенно нарастает. К нам приближаются четверо мужчин. На них красные фески, темные галабии напоминают монашеские рясы. Один играет на дудке, другой — на маленьком бубне, третий — на архаической скрипке, которая называется здесь рабаба; четвертый поет ломким голосом. В песне слышен знакомый уже припев: «Иа лейл иа эйн».

Ищу взглядом Хасана и в тот же миг замечаю у себя за спиной более десятка европейцев. Раздается ужасающий вопль. Наши художники тоже забрели сюда и, увидев нас, поднимают страшный шум. Их сопровождает несколько египетских художников во главе с Хагразом.

Они подсаживаются к нам; это привлекает из всех углов любопытных. Белые фигуры с коричневыми лицами и горящими черными глазами окружают нас плотным кольцом.

Со всех сторон спрашивают, откуда мы приехали. Хаграз и Хасан объясняют, что мы поляки. Осмелев, я вынимаю магнитофон, на который до сих пор только тайком записывала звуки улицы.

Молодой ваятель Махмуд рассказывает мне, что певец, чью песню распевают вокруг, — известный в этом районе импровизатор. Он может сочинить песню к любому случаю.

Нам не приходится долго ждать подтверждения этих слов. Группа музыкантов с певцом приближается к нашему столику. Следует короткий запев, а затем строфа, начинающаяся, как обычно, со слов «Иа лейл иа эйн». Песня переходит во что-то напоминающее ритмическую мелодекламацию; все время повторяются слова Миер и Болянда (Египет и Польша). Египетские художники явно взволнованы: перебивая друг друга, они переводят мне содержание: