С грядущим заодно

Какой страх — тесные туфли. Да еще ноги, распаренные в валенках. Хорошо, хоть каблук не очень высокий. А гардеробщик явно презирает. Лицо горит от ветра и снега. А, все ерунда, лишь бы… Никакой же он не поручик — переодетый большевик. Вдруг раскроют? Лучше не думать. Хоть в зеркало на себя взглянуть… Как он спокоен, стоит себе у барьера, что-то с гардеробщиком… Удивительные глаза, и ресницы как у детей. О чем думает? Что это я все на него смотрю? Себя надо в порядок привести.

В зеркале высокая девушка в синем платье с белым рюшем у ворота. Почему не любила это платье? Красивое. Лиф гладкий, и талия узенькая-узенькая, потому что юбка «солнце» топырится. Ноги в этих проклятых туфлях очень маленькие. Счастье, чулки приличные надела. Косы бы переплести, да уж… Всегда бледная, а тут щеки и губы будто крашеные. Голову хоть пригладить.

С улицы долетели крики, в тамбуре шум, возня; дверь бухнула в стену. Мимо оторопелого швейцара пробежал Офицер с нерусскими погонами. Нараспашку шинель, подбитая серебристой белкой, лицо совсем юное, бледное, пьяное. Он пошатнулся, привалился к барьеру у вешалки. На бледных руках с черными ногтями болтались браслеты, сверкали кольца; на груди не то золотой медальон, не то часики. Он огляделся с детским удивлением и тупо уставился на Викторию. Она подалась к Леше. Он тихо сказал:

— Пойдемте, — и потянул ее за рукав.

Снова бухнула дверь, еще два офицера подхватили под руки первого:

— Куда влез, Анджело?

— Дурак!.. До положения риз…

Анджело закричал резким голосом:

— Генерале — бараклё. Русско бараклё. Бараклё…

Завернув на второй марш лестницы, Виктория еще слышала препирательства и крики офицеров.

— Мне в скандал ввязываться нельзя. Некогда и… — Леша взглядом договорил: «сами понимаете». Билетеру спокойно сказал: — По вызову генерала Шатровского.

Зал был полон. Пожилой билетер поставил им стулья у заднего ряда. По сцене расхаживал серо-белесый прилизанный военный в английской форме, говорил по-английски. В углу за столиком сидела яркая брюнетка и что-то писала на больших листах бумаги. Англичанин вдруг остановился, сделал пригласительный жест в ее сторону, тявкнул:

— Плиз!

Она встала и, заглядывая в свои бумаги, начала переводить:

— Господин полковник сказал: поэтому бедный, невежественный русский рабочий в бешенстве отчаяния легко поверил, что можно в одну ночь разрушить капитализм и наутро достигнуть полного земного рая, причем…

Вдруг захлопали, и Леша со всеми. Что он делает? Надо тихо сидеть, не привлекать внимания! Взяла его за локоть, он посмотрел на нее, будто спрашивая: «В чем дело?» — и она поняла, что белый офицер, конечно, должен аплодировать англичанину.

Лекция с переводом продолжалась около часа. Виктория сначала почти не слушала. Высмотрела в первом ряду голову — лицо будто Шатровского — усы, эспаньолка… Но встречала его на улице в шапке, а тут лысина и седые кудряшки. Нет, кажется, он… Рядом золотистая прическа — жена (видела ее у Крутилиных), значит — он. У англичанина то и дело появлялась наглая пренебрежительная усмешка по адресу «невежественной и темной страны» и, конечно, аудитории. Он утверждал, что в России революция не могла бы принять такие ужасные формы, если б русские умели, как англичане, свято чтить традиции. В Англии, при любой революции, останется король и национальный флаг — ибо это традиция, дорогая сердцу каждого истинного англичанина. Он высокомерно удивлялся, что русские могли заменить традиционный трехцветный флаг бело-зеленым. А кое-где еще висят красные — следы большевиков. Поучал, говорил о русском народе, как о малоизученном диком племени.

А эти русские люди в зале лакейски восторженно аплодировали, кричали «браво». И Леша хлопал. Как сможет он разговаривать с ними? Под конец англичанин объяснился в любви к русским (несмотря на их отсталость), клялся, что войска введены для мирных целей и что единственное стремление союзников — помочь России в ее безмерных трудностях, ради победы над большевистской чумой.

Какой поднялся шум! Все встали, хлопали, кричали: «Ура — союзникам! Ура — верховному правителю!» Блеклый полковник и бойкая переводчица кланялись, как любимцы публики, и не по-русски благодарили за овации — молитвенно складывали и пожимали собственные руки. Потом они спустились в зал, их окружили. Большинство публики потянулось к выходу. Левая туфля просто мученье. Виктория смотрела на Лешу — лицо у него спокойное, даже веселое. Вокруг разговаривали:

— Союзники держатся очень благородно.

— А коммерческий интерес?

— Мы мало думаем о рабочих, он прав.

— Лучше абиссинцы, чем большевики.

— Неужели с ними заключат мир?

— Что? Признать их законным правительством?

— Союзникам, однако, палец в рот не клади.

Леша сказал:

— Давайте искать Шатровского.

— Он здесь, я вижу. Вон лысина и золотая прическа — это жена его.