С. Ю. Витте

В конце девяностых годов в ней был возбужден вопрос о мерах против привычных пьяниц, вносящих разложение и гибель в свою семью, и были выработаны при участии юристов и психиатров правила об учреждении над такими пьяницами опек. Но до самого прекращения деятельности наших представительных учреждений по этому предмету в виде закона не было ничего сделано, и привычные пьяницы продолжали и, вероятно, продолжают до сих пор отравляться разрушительными суррогатами водки и отравлять существование окружающих. По укоренившемуся у нас обычаю, на который я указывал выше, вследствие желания «объять необъятное» проект установления опеки над привычными пьяницами был отложен до рассмотрения устава об опеках вообще. Проект же этого устава не рассмотрен потому, что он связан с обсуждением нового гражданского уложения, а это уложение, сложное и обширное, не оказалось решимости рассмотреть и утвердить до самого наступления революции.

Выступал Витте и на защиту Попечительства о народной трезвости, причем на эти учреждения наибольшее ассигнование составляло на всю Россию, кроме Петербурга, четыре миллиона пятьсот тысяч в год при питейном доходе в семьсот миллионов в год. Горячая критика организации и деятельности попечительств со стороны покойного Череванского была встречена в верхней палате общим сочувствием. Он и его союзники доказали всю несостоятельность работы попечительств, которая, в сущности, свелась к чрезвычайному развитию псевдонародных развлечений, преимущественно в виде представлений сомнительного свойства, до такой степени, что, например, учебное начальство должно было воспретить воспитанникам средне-учебных заведений посещение Петербургского народного дома Попечительства о народной трезвости. При защите «винополии» и связанных с нею попечительств Витте прибегал даже к весьма шатким доводам. Таково было утверждение им в 1914 году, что четверть старых кабаков непременно была бы причастна к «нашей позорнейшей из всех доселе бывших революций» (1904–1905 гг.) в виде места тайных собраний и хранения бомб, браунингов и т. п., тогда как казенные винные лавки были в этом отношении безупречны. Таковы были также ссылки на слова Победоносцева, пред памятью которого Витте «естественно желал преклониться», о его готовности несколько примириться с питейной монополией, если благодаря связанным с нею попечительствам, одно из которых в Пермской губернии стало обучать местных крестьян церковному пению, «в конце концов Россия в церквах запоет».

Горделивая уверенность Витте в непоколебимости казенно-питейной монополии через полгода после произнесения им в январе 1914 года последней речи по этому предмету была неожиданно и решительно опровергнута. Казенная продажа питей была даже не «стихийной силой», а особым указом безусловно уничтожена с выражением порицания бесплодности ее существования для борьбы с разлившейся по России широкою волною пьянства. К сожалению, наряду с этим не было, однако, предпринято никаких решительных и практически обдуманных мер для предупреждения и борьбы с неминуемым возникновением среди привыкшего к пьянству населения тайного изделия суррогатов водки. Вошли в пагубное употребление денатурат, политура, самогонка и т. п. с прибавкой серной и уксусной кислот, настоя мухоморов, нюхательного табаку и древесного спирта, вызывающего потерю зрения. Окончательное крушение надежд, возлагаемых на казенную продажу питей, для установления которой гр<аф> Витте потратил так много труда, не могло не отразиться и на его душевном настроении. Он замолк и, сколько мне помнится, ни разу более не выступал в Государственном совете.

Кони А. Ф. С. Ю. Витте // На жизненном пути. Т. 5. Л., 1929. С. 267–281.

А. В. Руманов Штрихи к портретам: Витте, Распутин и другие

Основное впечатление: он привлекает к себе. В нем не было ничего от бюрократического штампа. Часто он заставлял себя принимать облик официального лица, министра и бюрократа, но долго быть в этой роли органически не мог: неожиданно прорывался обыкновенный человек, даже обыватель, со всем теплом и непосредственностью человеческой обыкновенности. И это привлекало в нем необычайно.

Все в нем было двойственно. Начиная с внешности: огромный рост, исполинская фигура, а пожатие руки вялое, бескостное, как будто ваты коснулся. Железо и вата в одном человеке. При этом – страстность натуры, горячего, почти истерического темперамента. Разговаривая с журналистами, вначале он твердо помнил, что надо быть осторожным, взвешивать каждое слово, но стоило собеседнику слегка разжечь его, вызвать волнение – и сразу бурным потоком выливалось его подлинное чувство.

Разговор о государе. Витте сдержан, величествен.

– Воля государя для меня священна. Я прежде всего верноподданный. Что мне прикажет мой император, я исполню беспрекословно.

Спрашиваешь как бы вскользь об Александре Третьем. Последнего Витте искренно любил. О нем он может говорить часами.