С. Ю. Витте

Упоминаешь опять об Николае Втором. Витте вскакивает, бросается к огромному портрету и начинает тыкать в него пальцем.

– Он… византиец, слову верить нельзя. Обласкает, зачарует, так знай, вечером шелковый шнурок получишь. В лодке, если буря, выбросит всех, чтобы спасти себя.

В тоне его звучит почти ненависть. Сразу опомнится и тут же добавит:

– Так говорят о нем, я этого не думаю. Конечно, он сложный человек, но не забудьте: это один из самых воспитанных людей. Такого воспитанного человека я в жизни не видел.

Витте искренне любил Александра III и чтил его память, мог говорить о нем часами, горячо, с увлечением.

По какому-то поводу он настойчиво советовал мне познакомиться с председателем Государственного совета Акимовым. Советовал поговорить с ним о П. А. Столыпине. Дал мне руководящие указания, написал Акимову рекомендательное письмо. Этой встрече он, видимо, придавал значение, слегка намекал, что оказывает мне одолжение.

– Благороднейший человек! Честнейший. Больше всего любит правду. Большой юрист. Для вас это знакомство – клад.

Через три дня я дал Витте отчет о встрече. Акимов произвел впечатление среднего бюрократа, квадратного, грубовато-узкого. Ни тени государственной мысли, ни проблеска больших идей.

– Что же я вам говорил! – заливается Витте радостным фальцетом. – Ничтожнейший человек. Мелочь первостатейная. Так скажу: в Архангельской губернии, где средним губернатором мог бы быть Столыпин, там у него в Холмогорах выездным председателем окружного суда мог бы быть Акимов. И не больше. Цена обоим – два ломаных гроша…

Витте говорил красочным языком, любил вставлять народные выражения. Характерно, что, увлекаясь, начинал говорить неправильно. «Они гуляють», «они делають» и т. д. «Российское государство, она никогда не допустит».

В то же время, слегка подчеркивая свое знание французского языка, прибегал к галлицизмам. Слово «идея» произносил «идэя».

В разгар составления основных законов и выработки основ русской конституции Витте пригласил к себе М. М. Ковалевского для беседы на модную тогда тему об однопалатной и двухпалатной системах.

В тот же вечер Ковалевский рассказывал:

– Поразительный человек. Невежественный на удивление, но и гениальный на редкость. Начал он с того, что спросил меня в упор: «Объясните мне, как наука смотрит, что такое верхняя палата есть: или тормоз, или маховое колесо».

– Я развел руками, – продолжал Ковалевский, – ответил ему, что он этим железнодорожным образом охватил совершенно точно всю тему и что в самом вопросе есть уже и ответ. На самом деле верхняя палата есть или тормоз, или маховое колесо.

* * *

В свои отношения к людям Витте вносил большую страстность.

Столыпина он ненавидел. Для него П. А. Столыпин был воплощением бюрократической самоуверенности, без дара предвидения и с неуважением к интеллигентным силам.

– Говернер, сест превиор[247] (Витте любил щегольнуть французской фразой), а «они» этого не понимают… – Столыпин для него олицетворял целую породу, и «они» всецело относились к ней.

1907 год. На пляже в Биаррице.

– «Они» ничего не понимают. Разве можно сказать, когда произойдет землетрясение: может быть, через год, может быть, через час. Революция будет, а как скажешь когда… От Столыпина все «бабьё» в восторге: он, дескать, успокоил все, с ним можно спать спокойно. Да и держится он на женских юбках. Увидите, как вместе с этими юбками сам полетит вверх тормашками.

Уже после убийства Столыпина Витте продолжал полемизировать с ним, презрительно утверждая, что «они» губят Россию.

О В. Н. Коковцове:

– С ним спорить невозможно. Он всегда прав. Встает человек и говорит: «Господа, для того чтобы жить, надо питаться. Основа питания – хлеб. Он бывает ржаной и пшеничный. Рожь растет так, а пшеница – этак», – и жарит таким манером три часа. Пойди поспорь с таким человеком…

Говоря как-то о государе, Витте задумчиво заметил:

– От властителя не требуется, чтобы он был умен или непременно силен. Требуется, чтобы он был удачлив. Властитель должен быть felix[248]…

В бессонные ночи иногда думаю, не сделал ли я ошибку, настаивая на акте 17 октября… Но история всего человечества говорит, что я не ошибся, что другого исхода по историческому ходу вещей не могло быть. Или все человечество и я с ним ошибались, или я был прав…

* * *

Витте вернулся в Петербург из-за границы через несколько недель после начала Великой войны, как раз во время, когда был обнародован знаменитый манифест к полякам о восстановлении Польши.

Витте расхаживает по своему огромному кабинету:

– Ничего не понимаю. Или я стар стал, или мир с ума сошел! Представляю себе так: я – спаси Господь (и Витте крестится широким крестом) – умер. Ну, меня похоронили. Вдруг приходят и стучат в крышку гроба: граф, вставайте.

– В чем дело? – спросил бы я.

– Война.

– Как война, у кого с кем?

– Между Англией и Германией.

– Ну, – подумал бы я, – давно пора. Без войны это кончиться не могло.

– Франция вошла в войну.

– Вот, подумал бы я, сумасшедшие, до чего темперамент довел. Все не могут не думать о реванше. Дорого за это заплатят.

– Россия вошла в войну.