Читаем С каждым днем сильнее (ЛП) полностью

Мы живем на окраине Нью-Йорка, и обычно тратим около 45 минут на то, чтобы добраться до того района Манхэттена, где находится больница. Поскольку схватки были непостоянными и прерывистыми, и боль, несмотря на ее силу, была еще терпимой, мы решили, что, пожалуй, будет лучше заехать на нашу городскую квартиру и там подождать, когда совсем рассветет. И тем не менее, с утра пораньше мы уже были у врача, чтобы он меня осмотрел.

— Талия, — с улыбкой сказал он, — шейка открылась только на два сантиметра.

— Что? только на два? — переспросила я, немного смущенная, поскольку рассчитывала, что он уже оставит меня в больнице, чтобы принять роды. Заметив выражение его лица, когда он говорил: «У вас в запасе еще не одна пара часов», я подумала про себя: «И чего он улыбается, этот доктор? Конечно, он-то не чувствует то, что я, ему легко вернуть меня домой»… Доктор посоветовал мне вернуться домой, а в больницу приехать вечером, около шести. Короче говоря, мы поехали обратно в квартиру.

Поскольку я понимала, что нет способа целый день выдерживать эти боли, я позвонила одной акушерке, специализирующейся в области холистики[67], но имевшей медицинские познания, которая помогала женщинам во время родов. Во время последнего месяца беременности она мне очень помогала, делая подготовительный массаж для родов. В обществе ее и Томми мои нервы успокаивались, а мучительное беспокойство и желание убежать проходило. В пять вечера я больше не могла терпеть и не находила себе места. Я перепробовала все положения, чтобы уменьшить силу схваток. Я вставала, садилась, ложилась на бок, присаживалась на корточки, принимала теплые ванночки и душ, делала массаж, лежа на спине, но ничего, ничего не могло избавить меня от этой боли. Я не могла дышать, все меня раздражало, даже халат, который был на мне. Меня бросало то в жар, то в холод, я то плакала, то смеялась, то обливалась потом, то снимала тапки, то надевала…

На помощь! Эй, кто-нибудь, помогите мне! Я была в отчаянии. В моей голове проносились образы тех женщин из далекого прошлого, которые рожали в своих домах или, выйдя на улицу, производили детей на свет, присев на корточки и вцепившись в ветку дерева. Господи, какая храбрость! Какая отвага! В те минуты я могла думать только о том, как они это делали… За что мне уцепиться? Дайте мне ветку! Нет, они были настоящими героинями…

Женщины, прошедшие через это, отлично меня поймут. В таких делах любая из нас теряет образование, воспитание и хорошие манеры. Схватки приносят с собой тревогу и отчаяние, мы лишаемся опоры, и вперед начинает выходить женщина, у которой каким-то образом в запасе имеются только те слова, что показывают ее теперешнее состояние. Например, в какой-то момент мне нужно было позвать Роситу, чудесную женщину, которая работала в моем доме всю жизнь, и я громко рявкнула: «Ро-о-са!» Роса примчалась и спросила: «Что случилось, сеньора?» Тогда еще громче, чем в первый раз, я завопила: «Скажи этому сукину негодяю, пусть немедленно подает машину, и скажи Томми, чтобы пришел сию же секунду, о-ох… или пусть остается… или нет, м-м-м… да пусть катится на хрен… а я еду в больницу!» Бедная Росита вынуждена была выслушивать мою брань… Я уже попросила у нее прощения за это, но сейчас прошу снова, уже публично: прости меня, Росита.

Томми настаивал на том, чтобы я терпела как можно дольше, потому что дома мне было бы гораздо удобнее, чем в больнице. Конечно, он во всем был прав, но мое отчаяние понимает только тот, кто сам испытал родовые муки. В критические моменты помимо того, что я сквернословлю, во мне присутствует Мария из предместья, и тогда никто меня не остановит. Подобное поведение является отличной защитой для человека, пребывающего в отчаянии. Не знаю почему, но у меня это всегда очень хорошо срабатывало, и я успокаивалась. Когда я была непоседливой девчонкой, мама отвозила меня в парк Чапультепек или в какой-нибудь другой парк и говорила: «Доченька, носись по всем лужайкам и кричи во всю мочь любые грубые слова, какие тебе захочется». Я носилась, как безумная и непрерывно орала «жо-о-па, жопа, жопа». Через полчаса я возвращалась к машине, время от времени тихо бормоча себе под нос «задница… задница». Эта стратегия срабатывала.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное