С кем протекли его боренья

Сюда вошла книга об искусстве перевода - "Высокое искусство", которую обрамляют отклики - письма к Чуковскому читателей, филологов и переводчиков. И сколь дорогого стоят они все - и письмо рядового военнослужащего, и отзывы выдающихся филологов - Е. Эткинда, Д. Лихачева, Ю. Оксмана, которые в полной мере оценили смысл и новизну труда Чуковского. Вот лишь одна цитата: "Дорогой Корней Иванович, помнится, я уже не раз признавался Вам... что "Принципы художественного перевода" (брошюра 1919 года, из которой впоследствии выросло "Высокое искусство". - О. К.)... явились для меня подлинным откровением, как в свое время "Символизм" А. Белого, "Три главы из исторической поэтики" А. H. Веселовского... "Интеллигенция и революция" Блока... Hовое издание "Высокого искусства" - это уже не только теоретический труд, не только итоги большого опыта переводческой личной работы... а одна из самых увлекательных агитационно-пропагандистских книг, которые в мировом литературоведении представлены именно Вашими работами..." (из письма Ю. Г. Оксмана, от 21 января 1965 года).

"Было бы в книге убийство - а лучше бы два или три, - и массовый, многомиллионный читатель накинется на книгу, как на лакомство..."; "Идя навстречу требованиям этой широкой читательской массы и стремясь выполнить ее нетерпеливый заказ, издатели наперебой публикуют душегубные книги..."; "Массовый психоз, эпидемия, которую не только не лечат, но ежедневно, ежечасно разжигают криками тысячеголосых реклам, кинокартин..."; "...роковая... черта всей этой кровавой словесности заключается, я думаю, в том, что она куда больше интересуется техникой истребления людей, чем теми, кого ей приходится истреблять...". Это цитаты из незаконченной статьи Чуковского "Триллеры и чиллеры", где он продолжил исследование феномена массовой культуры, начатое еще в книге "Hат Пинкертон".

Заметим, что в книгах самого Чуковского - тоже написанных для "массового, многомиллионного читателя" - если есть убийства или умерщвления, то мнимые. Множество Крокодилов и крокодильчиков глотают и невоспитанного барбоса вместе с полицейским ("Крокодил"), и солнце ("Краденое солнце"), и самовар, и много чего еще - кажется, только для того, чтоб потом, как Иона из чрева кита, проглоченный вышел из чрева глотателя живым и невредимым. "Утроба крокодила ему не повредила".

Расположенные друг за другом, две статьи - "Оксфордская речь" и "Триллеры и чиллеры" - выявляют неожиданную параллель, смысловую симметрию, для Чуковского важную.

Чем привлекательна английская литература и ее склонность к биографиям ("бозвеллизм" называет Чуковский эту черту - от имени автора биографий Джеймса Бозвелла1)? Тем, что она питается "интересом... читателей... к характерам, судьбам, делам и причудам всякой... сколько-нибудь выдающейся личности. Эти читатели как бы сказали себе: для человека нет ничего интереснее, чем другой человек во всех мельчайших подробностях его бытия" ("Оксфордская речь"). А чем так плохи "триллеры и чиллеры"? Тем, что "вообще этот жанр исключает какой бы то ни было подлинный интерес к человеку" ("Триллеры и чиллеры"). Чуковский ставит жанру "диагноз" - "патологическое недоверие к жизни", заставляющий вспомнить другую его формулировку - "любовь к жизни" (или читай: "доверие к жизни"). По мысли Чуковского, главный предмет исследования литературы внутренний мир человека. И по интересу к этому главному предмету писатели как бы разделяются на "жизнефилов" и "жизнефобов". Книги любимых им Пушкина и Чехова учат любить жизнь, а книги авторов детективов учат не доверять жизни (читай: не любить).

Разочарованный странник. Фрагменты его сочинений легко монтируются.

"Мечта для него... была последним и единственным прибежищем в жизни. Он... верил, что человечество живет лишь "творимой легендой" (выражение Ф. Сологуба. - О. К.), превращающей воду в вино и грязных убийц в героев" ("Синг и его "Герой"").

"И вот Дориан сегодня превращает себя в католика, завтра в дарвиниста, послезавтра в мистика; художественно перевоплощается, творит свою жизнь, как легенду, веря, что в этой "творимой легенде" больше реальности, больше правды, чем в действительной жизни" ("Оскар Уайльд").

"Дети живут в четвертом измерении, они в своем роде сумасшедшие, ибо твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи. Мир для них, воистину, - "творимая легенда"" ("Матерям о детских журналах").

Читатели-современники были для него "культурными дикарями" (эта формула устойчиво проходит у него во многих статьях - и в ранних "Hате Пинкертоне" и "Матерям...", и в поздних "Триллерах и чиллерах"). Себя же он ощущал "культурным миссионером", чья задача - просветить, влюбить, окультурить дикаря, "перевоспитать" непросвещенного "готтентота" в "грядущего демократического читателя".

И пафос многих его статей о массовой культуре - пафос миссионера.

Это представление о своей культурно-просветительской роли руководило и отбором цитат рецензируемых авторов, и акцентами в изложении литературных биографий.

О. Генри - перевоспитывает разбойника.