С киноаппаратом в бою

За крутым косогором напротив Итальянского кладбища сверкнули разом десятки огненных всполохов: «катюши» «сыграли» по Сапун-горе. Мгновение, и там вздыбилась земля — вырос темный лес разрывов. Снимаю. Завожу камеру и снова снимаю… Какая удачная точка! Все как на ладошке: позиции фрицев и наши наступающие части.

— Костя, взгляни только: направо, налево — всюду наши наступают. Севастополь совсем рядом. Скоро будем там!

— У меня такое состояние, будто вина выпил! Голова даже кружится, — ответил Костя.

Да, мы все опьянели от радости наступления, от сознания, что победа близка, — скоро мы ступим на священную землю. Хочется петь, — прыгать, кричать «ура!» каждому сбитому самолету, каждому залпу «катюш».

…Но пора уходить. Нас заметили. Мины все ближе и ближе подбираются к нам. Быстро пробежав открытый участок, мы, сами того не зная, очутились посредине минного поля, запутанного тонкой противопехотной проволокой. Она проржавела и рвалась под ногами, как гнилые нитки.

Мы застыли на месте, когда, пробежав еще несколько шагов, наконец, поняли, куда попали. Я хотел что-то сказать, но во рту пересохло.

— Костя! Минное поле! Осторожно! Не сходи с места!

— Здесь, наверное, с сорок первого года никого не было… Как теперь вылезем? — почему-то шепотом спросил Костя.

Близко просвистели пули. Мы присели на корточки, боясь переступить хоть один шаг. Каждую секунду мог произойти взрыв. Я взмок. По лицу катились холодные капли. Костя был бледный и тоже мокрый от пота. Он смотрел на меня вопрошающе, губы его шевелились, но голоса не было слышно.

Прошла минута, другая. Мы осмотрелись. Поле, судя по металлической сетке, было не широким, но длинным. На всем его протяжении сверкали на солнце белые, отполированные дождями и ветрами кости. Немецкие и наши каски, наполненные ржавой водой, отражали солнце, перемигиваясь между собой веселыми бликами.

Шаг за шагом с огромным напряжением воли мы выходили из минного поля. Еще шаг, последний — и оно кончилось. Мы обессиленные повалились на траву.

Придя в себя, осмотрелись.

Немцы, отступив, точно заняли рубежи нашей обороны сорок второго года, а мы теперь оказались на их месте.

— Разве это не удивительно? Знали бы мы тогда, что будем сидеть на их месте и штурмовать Севастополь… — снова заговорил мой друг.

Все повернулось вспять. Теперь наша авиация висит в воздухе и не дает фрицам поднять головы. Сотни штурмующих «ИЛов» перепахивают Сапун-гору…

«Видел бы Димка!» — подумал я, вспоминая своего друга. Кому-то из начальства пришло в голову отозвать его после керченского десанта на финский участок фронта. Это было для нас, севастопольцев, неприятной неожиданностью. Вместо Димки у нас теперь был молодой вгиковец лейтенант Дупленский, второй Костя в нашей группе.

Началось планомерное наступление на Севастополь.

17. Здравствуй, Севастополь!

Содрогнулась земля, завыл, загудел прозрачный весенний воздух. Перед объективом моей маленькой камеры медленно прошла панорама Федюкиных высот. Растянувшееся от ружейно-пулеметной стрельбы пылевое облако обозначило рубеж наших передовых частей. Впереди неприступной стеной застыла Сапун-гора. Там в глубоких блиндажах и траншеях враг.

Я вспомнил дни обороны, вспомнил, как мы сидели в этих траншеях, как разбивались волны немецких атак у подножья Сапун-горы… Морская пехота Горпищенко и Жидилова стояла насмерть. Немцы знали, что не пройдут, но грозные приказы бросали их на бесславную смерть. Они гибли, когда шли вперед, гибли, когда пытались отступать. В те суровые дни сорок второго года потерявшее терпение немецкое командование отдало распоряжения расстреливать с тыла свою нерадивую пехоту, если та вздумает повернуть назад.

— Ты помнишь, когда мы снимали у Горпищенко, чем кончались немецкие атаки? — напомнил я Левинсону.

— Да, страшно даже вспомнить! Горы трупов. Горы… — ответил Левинсон.

— Неужели теперь мы будем брать Сапун-гору в лоб? Не представляю себе! Да и нужно ли?

На другой день наши войска отбили Балаклавские высоты и заняли всю линию над городом и морем. Мы со своей полуторкой выбрались в старый крепостной ров на горе. Внизу под нами была Балаклава с немцами…

Вспоминается 1941 гад. Мы сидели в Балаклаве, а немцы висели над ней на горе, вот так же, как мы сейчас. С провизией в Севастополе было очень туго, а в Балаклаве мы всегда отводили душу — наедались досыта. При частых бомбежках и артналетах снаряды и бомбы падали в бухту. Она густо покрывалась глушеной султанкой и ставридой. Бывали такие моменты, когда зеленая вода бухты становилась серебряной. Мы варили рыбу, жарили и объедались до следующего налета. Только доставать ее из воды было очень опасно. Бухта была под прицельным обстрелом, и днем мы вытягивали из моря султанку, пользуясь длинным концом телефонного провода.

Теперь Балаклава, вернее ее руины, под нашим прицелом и немцы под пулеметным огнем наших моряков. Как все просто — будто переключили полюсы с минуса на плюс.

Снова вся бухта сияла, переливаясь на солнце серебряными брюшками вкусной рыбешки.